Катрин Панколь - Черепаший вальс
Жозефина упавшим голосом начала рассказ. Жозиана прервала ее:
— Не мучайся, Жози. Это довольно тяжело, ничего не скажешь… Если вдруг захочешь выплакаться, мои двери всегда открыты для тебя. Я испеку тебе пирог. Ты с чем любишь пирог?
Жозефина всхлипнула.
— Ясно, тебе не до еды сейчас, бедненькая моя…
— Ты такая хорошая, — сквозь рыдания выговорила Жозефина.
— Скажи, а ребята? Как они это восприняли? Ладно, не говори. А то опять начнешь рыдать…
— Гортензия-то… — начала Жозефина.
— Видишь, бесполезно, тебе трудно говорить. Кстати о Гортензии, скажи ей, что Марсель поехал в Шанхай и там задал жару этой самой Милене Корбье. Ну, и она во всем призналась: письма писала она, а Антуан, только не расстраивайся еще пуще, сто лет как помер, и тот крокодил уже давно его переварил. Она сама нашла его и может в этом поклясться. Кстати, у нее оттого колпак и съехал… Она все так и выложила Марселю и еще ныла, что у нее нет детей и она хотела бы удочерить твоих и потому им и писала, это как-то скрашивало ее безрадостную жизнь и создавало иллюзию материнства. Сбрендила, одно слово…
— Гортензия ее разоблачила…
— Она дельная девка, дочка твоя. Ах, вот еще! Милена эта сказала, что пакет послала тебе она, чтобы у тебя была память об Антуане, а вторая кроссовка у нее. Не знаю, может, тебе все ясно, но для меня это какой-то Гойя.
— Гойя?
— Ну да, сплошные потемки… А как там красавец Филипп, любовь продолжается?
Жозефина покраснела и посмотрела на Филиппа, который в этот момент одевался.
— Отличный мужик, прямо как мой майонез, главное тебе его не испортить!
Когда Жозефина закончила разговор, она уже не плакала, а улыбалась. Потом подумала о Младшем: какой все же необычный ребенок!
Оставалось позвонить Ширли, но Жозефина знала, что Ширли прольет бальзам на ее раны, и решила поговорить с ней позже, когда уйдет Филипп. Ширли пообещала прыгнуть в первый же самолет до Парижа.
— Не знаю, нужно ли это. Тут у нас не очень весело.
— Я хочу быть рядом с тобой. Как-то странно все же думать, что она умерла…
Слово ударило Жозефину, она сморщилась от боли. И вновь зарыдала. Ширли вздохнула и повторила — я уже еду, я скоро буду, не плачь.
— Это сильнее меня.
— Говори пока сама с собой. Ты же очень привязана к словам, слова могут тебя успокоить. Знаешь, что писал О. Генри?
— Нет… да и плевать мне на это!
— «Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу»[146]. Это прямо про Ирис. У нее была пустота внутри, и она хотела ее заполнить. Ты ничего не могла поделать, Жози, ничего не могла поделать!
В шесть утра трое полицейских позвонили в дверь к Эрве Лефлок-Пиньелю.
Он открыл им, бодрый, свежевыбритый. В элегантной домашней куртке с подкладкой цвета бутылочного стекла. Вокруг шеи был повязан ярко-зеленый платок. Он холодно спросил у незваных гостей, чем обязан столь раннему визиту. Полицейские велели ему следовать за ними и показали ордер на арест. Он высокомерно поднял одну бровь и попросил не дышать ему в лицо, от кого-то из них воняет табаком.
— А по какому поводу вы, собственно, явились в такую рань?
— По поводу бала в лесу, — сказал один из полицейских, — если ты понимаешь, о чем я…
— Один пентюх деревенский вас видел, тебя с дружком, когда вы завалили красотку! — добавил другой. — Сейчас мы прочесываем пруд. Ты влип по полной, барчук, причепурься маленько и дуй за нами.
Лефлок-Пиньель вздрогнул. Отступил на шаг, попросил разрешения переодеться. Полицейские переглянулись и согласились подождать. Он провел их в гостиную и скрылся в своей спальне, сопровождаемый одним из инспекторов.
Двое других слонялись по гостиной. Один пальцем показал на черепах за стеклом, сидящих среди листьев салата и порезанных пополам яблок.
— Шикарный аквариум! — одобрительно сказал он.
— Это не аквариум, это террариум. В аквариуме вода и рыбки, а в террариуме черепахи или ящерицы.
— Ты, я гляжу, в этом сечешь…
— Да у меня зять фанат черепах. Он с ними разговаривает, чуть ли не лижется, а когда у них сопли, тут же зовет ветеринара. У него в гостиной нельзя громко включать музыку или, например, танцевать, потому что вибрации могут потревожить его черепашек! Чуть ли не шепотом приходится разговаривать, а ходить только на цыпочках.
— Такой же тронутый, как этот тип!
— Ну, я этого не говорю вслух — все-таки муж сестры, но вообще-то в башке у него и впрямь тараканов полно.
— А этот-то, что ли, их на мясо выращивает? Их тут столько…
— У них сейчас сезон размножения. Они, видать, на сносях, вот-вот из них довески полезут…
— Может, он ради этого и вернулся с отдыха…
— У психов свои заморочки, нам не понять…
Они прилипли носами к стеклу террариума, постучали ногтями по стенке, но черепахи не двигались.
Вдруг полицейские одновременно выпрямились и уставились друг на друга.
— Что-то он больно долго марафет наводит.
— Ну, это же белая кость, он не пойдет на улицу абы как.
— Посмотрим, чего он там застрял?
В ту же секунду в гостиную влетел их товарищ с криком:
— Я ничего не мог поделать, он попросил меня отвернуться, чтобы труселя сменить, и сиганул в окно!
Они устремились в спальню. Весь пол ее был усыпан листьями салата, четвертушками яблок, горошком, полуобгрызенными огурцами, кусочками груш и свежего инжира — и среди всего этого ползали маленькие черепашки. Окно было распахнуто настежь.
Высунувшись из окна, они увидели безжизненное тело Лефлок-Пиньеля. В его руке, выгнутой под неестественным углом, был зажат панцирь черепахи.
Эрве Ван ден Брок увидел, как «Ситроен С-5» подъезжает все ближе по белому гравию аллеи, ведущей к дому, который его жена получила в наследство от родителей. Он поднял глаза от книги, загнул угол страницы, положил томик на садовый стул рядом с шезлонгом. Бросил туда же пакетик с фисташками, которые грыз во время чтения. Он терпеть не мог звук осыпающейся на газон щебенки. Газон у Ван ден Брока был ярко-зеленый, густой — садовник поддерживал его в идеальном порядке. До чего же невоспитанные люди. Ему не понравилось также, каким тоном они потребовали, чтобы он следовал за ними.
— С какой это стати? — недовольно спросил он.
— Скоро узнаете, — ответил один из полицейских, раздавив сигарету на зеленой траве газона, и предъявил ему удостоверение.
— Я убедительно прошу вас подобрать окурок, иначе я позвоню моему другу, префекту полиции… Он будет очень огорчен, когда узнает, какие у него работают невежливые люди.
