Пенелопа Уильямсон - Хранитель мечты
Из этой вечной ночи Талиазин вновь обратился к нему, и слова были напевны, прекрасны и очень правильны:
— Из любви к ней вы отказались от всего, что прежде считали самым дорогим для себя: от титула, от земель, даже от чести, воплощенной однажды в клятве верности, принесенной королю. — Глаза-звезды приблизились, вспыхнули чуть ярче и продолжали мерцать спокойным светом высшей мудрости. — Сожалеете ли вы о жертве, которую принесли, милорд?
— Нисколько! — с силой ответил Рейн.
— Тогда не заставляйте Арианну пожалеть о ее жертве! — Странный свет в глазах оруженосца померк и вскоре совсем исчез. Он отвернулся, натягивая рясу, и сказал невнятно, борясь с тяжелым шерстяным одеянием: — Это последнее испытание, которое вам предстоит пройти, милорд, так вы уж, пожалуйста, не испортите всего теперь, когда развязка близка. На этот раз меня не будет рядом, чтобы исправить то, что вы натворите. При всем моем уважении к вам, милорд, не могу не заметить, что последние несколько лет серьезно подорвали мои жалкие силы. Ваша гордость и упрямство миледи довели меня до того, что я...
Воспользовавшись тем, что они оба стояли теперь на земле, Рейн схватил Талиазина за плечи и подтолкнул к выходу из строения.
— Слушай, парень, если уж ты решил отвлечь погоню, прекрати шлепать губами и займись делом!
Талиазин рысцой устремился прочь. Через пару секунд он вернулся, выхватил шлем, который Рейн по-прежнему нерешительно держал в руках, и нахлобучил на голову хозяина.
— Кто его знает, милорд, вдруг он и впрямь магический. Но он сможет вам помочь, только если будет у вас на голове.
И оруженосец во второй раз бросился прочь, на этот раз обернувшись на ходу и подняв руку в знак прощания.
— Да поможет вам богиня, милорд! — пожелал он вполголоса.
В ту же секунду Рейн ощутил твердую уверенность в том, что никогда больше не увидит его.
Он побежал в направлении, противоположном тому, которое выбрал Талиазин. В самом скором времени он услышал топот и возбужденные возгласы, но они быстро удалялись. «По крайней мере, — подумал он благодарно, — маневр этого плута увенчался успехом».
Он был не так далеко от развалин бойни, когда попал в полосу тумана, вползающего в замусоренную улицу со стороны реки. Белая пелена становилась заметно гуще буквально с каждым шагом, и вскоре Рейнпочувствовал себя так, словно плыл под поверхностью молочного озера. Туман был необычным, сухим и теплым, прямо-таки уютным. Он, правда, не мог ничего видеть, зато мог определить направление по характерным запахам, пропитавшим улицы: прокисшая моча — значит, начались ряды красилен; свежая кровь и потроха — значит, вокруг мясной рынок; удушливая вонь кислот — значит, рядом мастерские стекольщиков. В квартале златокузнецов Рейн едва не свернул себе шею, налетев на тяжелую цепь, натянутую через улицу. Он совсем забыл, что таким образом мастера надеялись затруднить бегство воров, пойманных с поличным.
Туман совершенно глушил звуки, а те немногие, которые все же раздавались, исходили непонятно откуда. Время от времени слышались удары железной колотушки сторожа, поскрипывали, качаясь на ветру, вывески лавок, но по большей части Рейна окутывал покров густой, почти ощутимой тишины.
По звуку волн, поплескивающих о сваи, он понял, что достиг берега реки. Еще был запах — довольно неприятная смесь гнили прибрежных отбросов, ила, водорослей и рыбьих потрохов. Найти лодку удалось без труда, как и пересечь реку, и лошадь, к счастью, была именно там, где ее оставил Талиазин.
Оказавшись на другом берегу Темзы, Рейн не сразу обратил внимание на то, что ночь там черна и ясна, как лесные озера Уэльса. Из чистого любопытства он обернулся на другой берег, ожидая увидеть стены и крыши домов окутанными густым туманом. Но его ожидал сюрприз: Лондон спал, залитый сиянием луны, половинка которой висела яркой серебряной брошью как раз над верхушкой центральной башни Белого Тауэра.
Рейн запрокинул голову и обвел взглядом безоблачное небо. Оно было заполнено звездами. Их было бесчисленное множество, мерцающих и таинственного сверкающих, и похожи они были на блики на поверхности воды глубокого колодца. Он вздохнул глубоко, полной грудью, вдруг ощутив себя свободным, как эти звезды.
Сто дорог лежало перед ним. Например, он мог отправиться во Францию и продать свой меч и свою доблесть королю Людовику... возможно, в скором времени ему суждено будет добыть себе новый титул, новый замок. Или он мог двинуться на запад, в Уэльс. В Руддлан... Это был замок нового сюзерена — князя Оуэна Гуинедда; и он ждал своего лорда, а вместе с ним его ждала прежняя мечта.
Что ж, это было возможно: вернуться домой, к Арианне, к некогда счастливой жизни... если только гордость позволит ему смириться с тем, какая цена заплачена за его возвращение.
***
Она стояла на гребне холма, прижимая к груди букет полевых цветов. Ветер налетал игривыми, ласковыми порывами, и солнце застыло в небе до того чистом, что его синь слепила глаза. Но вопреки окружающей красоте в душе Арианны царила беспросветная тьма, там обитало горе, похожее на удушливый дым, от которого сердце угрожало задохнуться и умолкнуть навеки.
Что-то появилось вдали, какая-то едва различимая точка на горизонте... и постепенно стало рыцарем на коне, направляющимся прямо к ней. Надежда вспыхнула в Арианне — обжигающая, ослепительная, словно искра, высеченная кремнем посреди беспросветного мрака.
Ветер посвежел, стал резче, его порывы уже не ласкали, а секли лицо. Запах цветов усилился, стал почти невыносимо сладостным. А рыцарь все приближался и приближался, ровной неспешной рысью. Слезы навернулись ей на глаза, застилая окружающее, и Арианна простерла руки. Ветер вырвав букет и разбросал в воздухе, ненадолго закрутив водоворот из желтых и пурпурных лепестков.
Где-то посередине склона рыцарь натянул удила и спешился. Его золотые волосы так и сияли в солнечных лучах. Арианна ощутила такое резкое, такое горькое разочарование, что невольно вскрикнула от боли в душе. Но рыцарь поднял руки, и она вдруг поняла — он в шлеме, золотом шлеме, так хорошо ей знакомом! Он снял его и бросил в густую траву. Его волосы были длинными, густыми и черными как вороново крыло.
Он смотрел на нее нерешительно, настороженно, словно колебался, словно был почему-то не уверен в ней, в ее любви к нему. Это было так нелепо, что Арианна улыбнулась. Он был ее суженым, ее судьбой, он был мужчиной ее жизни, и потому любовь ее была неколебимой и вечной. Наконец он сделал неуверенный шаг.
И тогда она засмеялась — безумно, безгранично счастливая — и побежала вниз по склону навстречу тому, кто был ее единственной любовью. Его руки приняли ее и сжали — такие сильные руки, твердые, как железо, и такие ласковые; и она расслабилась в его объятиях, словно оказалась дома после долгой и нелегкой дороги.
