Сюзанна Форстер - Приходи в полночь
Он набрал в рот воды, проглотил ее с гримасой отвращения и вернулся к столу.
– Защита, вероятно, потребует смены судебного округа на предварительных слушаниях, – сказал он, сминая чашку и швыряя ее в переполненную мусорную корзинку. – Они скажут, что Монтера не может ожидать справедливого суда в Лос Анджелесе. Это слишком очевидно. Ваше мнение? – спросил он, желая увидеть, кто заглотнет наживку.
Первым подскочил Мейнард Кейес, напористый молодой адвокат, только что окончивший Иельскую школу права.
– Они правы, – сказал он. – Монтера стал культовой фигурой. Дело настолько очевидно, что ему нигде не гарантирован справедливый суд, он может спокойно остаться и здесь.
Доусон не обратил внимания на фырканье других членов группы.
– Что, если защита предложит сделку? Мы готовы к соглашению о признании вины обвиняемым?
Он адресовал вопрос Кларе Санчес, высокой красивой девушке, питающей слабость к красным блейзерам и проработавшей в его конторе чуть больше года. Она еще не проявила достаточно смекалки в зале суда, чтобы полностью удовлетворить Доусона, но ему нравилась ее уверенность в себе. Ноги у нее тоже были неплохи.
– Почему нет? – холодно ответила она. – Убийство первой степени требует злого умысла и преднамеренности. Даже если Дженифер Тейрин сильно разозлила Монтеру, когда давала против него свидетельские показания, это было двадцать лет назад. Как вы докажете, что кто то мог таить злобу столь долго?
Зашуршали бумаги, и задвигались стулья, ясно указывая на несогласие, но первым заговорил Мейнард Кейес.
– Нам не надо этого доказывать, – возразил он. – Достаточно показать такую возможность. Монтера не сидел в засаде двадцать лет. Она снова появилась в его жизни, растравила старые раны и предоставила ему прекрасную возможность поквитаться с ней.
Низкое шипение сотрясло обогреватель.
Клара скрестила длинные ноги и откинулась на спинку стула.
– Вы полагаете, что до этого он не держал на нее зла? Не пойдет, Мейнард. Кроме того, зачем ставить наше дело под угрозу, забирая слишком высоко? Убийство по неосторожности или даже убийство второй степени – это пара пустяков, но какое жюри отправит тридцатисемилетнего рецидивиста на смерть?
– Он уже отсидел за убийство по неосторожности! – Мейнард начал горячиться, и Доусон разделял его чувства.
Аргументы Санчес были разумны, однако ее слова могли быть истолкованы и как сочувствие Монтере. Слишком плохо, подумал Доусон, представляя себе сценарий, по которому эта пылкая молодая женщина латиноамериканского происхождения, взвинченная этим преступлением против всех женщин, добивается торжества справедливости, даже если это будет означать осуждение одного из незадачливых представителей ее собственной нации, даже если это будет означать газовую камеру.
Она была бы великолепна, но, к сожалению, не выказала достаточно ярости. Доусон уже не в первый раз ставил для себя под вопрос ее жесткость. По его мнению, результативный обвинитель должен обладать этаким не знающим жалости тщеславием не для того, чтобы продвинуться по служебной лестнице, но для того, чтобы выиграть дело, а это, в конце концов, одно и то же. Обвинитель должен жаждать крови, но Доусон не находил достаточных признаков кровожадности в Кларе Санчес.
Он утешил себя тем, что в его команде она будет чертовски хорошей движущей силой. Надо признать, что это было символическое предоставление равных прав в его худшем виде, но он был готов к упрекам в политической некорректности, если это могло помочь выиграть дело. А ему надо было выиграть. Шел год выборов, и хороший процесс был жизненно необходим, если Доусон хотел избежать первичных выборов на альтернативной основе. Но что еще важнее, выигранное дело застраховало бы его от скелета в шкафу, находящегося там уже двадцать один год, скелета, который легко можно найти, если Доусон не будет предельно осторожным. Он был вовлечен в закулисную борьбу во время первого суда над Ником Монтерой, хотя почти никто не знал об этом. И он намеревался оставить всех в неведении.
– Может, Клара – поклонница Ника Монтеры? – предположила одна из женщин заместительниц.
В комнате послышались смешки. Санчес покраснела.
– Лично я нахожу его работы оскорбительными. Его модели кажутся жертвами – Спящими красавицами и Золушками, – дожидающимися освобождения. А эта фотография, где мужчина держит руки на горле женщины, как она называется? «Приходи в полночь»? Трудно определить, поцелуй это или какая то извращенная сексуальность. Одной этой работы достаточно, чтобы признать его виновным.
Голос Доусона прервал ее гневную тираду:
– Признать его виновным, мисс Санчес? Ника Монтеру видели входившим в дом жертвы в тот вечер, когда она погибла, у нас есть его отпечатки, у нас есть образцы волос и кожи, а у него нет чертова алиби. Мне мало признать этого мерзавца виновным. Я хочу пригвоздить его к кресту. Я рассчитываю на смертный приговор, не меньше. Вопросы есть?
Клара Санчес, казалось, испугалась, затем она вздохнула и покачала головой. Вопросов нет. Никаких.
Доусон искривил губы в улыбке. Если она не почувствовала жажды крови, то по крайней мере стала податливой. Это начало. К тому времени как он с ней закончит, она бросится на Монтеру с острым ножом.
* * *– Черт возьми! Что са гаткую мусику ты слушаешь? И почему ты голый?
Ник Монтера вышел из задумчивости и поднял глаза на свою домработницу, которая стояла в проеме арки в мавританском стиле, ведущей на кухню, и с ужасом на него смотрела. Она застала его, когда он грезил днем, прислонившись к выложенной плиткой кухонной стойке, в одних трусах, с полотенцем на шее. Голым он не был, но для Марии Эстелы Инконсолаты Торрес трусы от Кляйна были настолько облегающими, что ее это шокировало.
Ник не удивился. Эстела, как она предпочитала, чтобы ее называли, была беженкой из Центральной Америки, и ее переполняла радость оттого, что последние несколько лет она жила в свободной стране. Эстела не понимала ни цинизма Ника, ни его увлеченности противоположным полом. Она истово придерживалась веры своих отцов, верила в сглаз и важность присутствия настоящего перца чили в соусе кирпично красного цвета, который всегда готовила. Неудивительно, что она не одобряла почти все, что делал Ник Монтера, и уже несколько лет.
– Женщины, женщины, всегда эти женщины! – сетовала она, глядя на его работы. – Почему ты не фотографируешь природу?
– Женщины и есть природа, – объяснял он.
Но она не смягчалась. Они никогда не обсуждали выдвинутые против него обвинения в убийстве, но он не удивился бы, узнав, что в глубине своего глубоко верующего сердца она убеждена, будто он разделался с несколькими из своих бывших моделей с первобытной жесткостью. И тем не менее неделю за неделей Эстела приходила, неизменная, как восход солнца, чтобы прибрать у него. От ее соуса глаза лезли на лоб, и она была его добрым гением. Но он не хотел бы увидеть ее в жюри присяжных на своем суде.
