Барбара Виктор - Новости любви
– Простите, что я так расплакалась, – тихо говорит она.
Тони осторожно подходит ко мне и берет мою руку в свою огромную мозолистую ладонь.
– Спасибо, что приехали, – просто говорит он. – Джой был нашим единственным сыном, нашим единственным ребенком.
Они садятся рядышком на белую парчовую софу, покрытую новым целлофановым чехлом. Эта близость немного утешает их в горе.
– Он был хорошим мальчиком, – говорит Тони, сдерживая рыдания. – Он никому не сделал ничего дурного.
Розе и Тони сейчас нужно время, чтобы излить свою печаль. Я кусаю нижнюю губу, стараясь не расплакаться.
– Он был нашим единственным сыном, – повторяет Тони, всхлипывая. – Роза больше не могла рожать. Мы пробовали, но два раза у нее это заканчивалось выкидышем.
По его лицу снова текут слезы, и Роза хлопает его по колену. Мне хочется сказать им что-то в утешение, но слова застревают в горле.
– Ваша семья живет в Нью-Йорке? – спрашивает Роза. – Вы собираетесь встречать Рождество с семьей?
Как мне объяснить этой простой и любвеобильной женщине, которая к тому же только что потеряла сына, что я приехала в Нью-Йорк уже три дня назад и даже не подумала сообщить семейству о своем приезде. Как объяснить этим добродушным, подавленным горем людям, которым в качестве подарка ко Дню Благодарения прислали цинковый ящик с телом сына, – как объяснить им, что я собираюсь провести Рождество в салоне первого класса аэробуса компании «Е1 А1» на обратном пути в тоскливую безнадежность. Я ощущаю в душе тупую боль, причина которой – Ави. По сравнению с их болью моя боль что-то вроде щекотки. И хотя я целиком разделяю боль Розы и Тони, я также знаю, что они были бы совершенно нечувствительны к потерям, от которых жестоко страдаю я.
– Джой говорил, что вы собирались провести День Благодарения с нами, – застенчиво говорит Тони. – Если бы вы остались здесь на Рождество, то могли бы провести его с нами, ведь у нас никого нет… – Он снова начинает рыдать. – Нет больше нашего Джоя!..
Роза наклоняет его голову и нежно прижимает к своей груди.
Если Господу Богу было угодно наказать кого-то из родителей, отняв ребенка, то уж только не этих двух. Я сижу около них, смотрю, как они оплакивают свою потерю, и думаю, могла бы я их утешить, если бы предложила родителям отказаться от меня, а Роза и Тони удочерили бы девочку Маргариту.
Я представляю себе, как родитель открывает дверь саммерсовских апартаментов и выходит, чтобы забрать субботнюю утреннюю почту, которая стопочкой лежит на застеленной соломенной салфеткой полке. Разрывая незнакомый голубой конверт без обратного адреса, он извлекает письмо и сначала читает его в отсутствие родительницы, которая в это время занята тем, что размазывает крем по весьма морщинистым лицу и шее.
«Дорогие мистер и миссис Саммерсы, наш сын Джой был убит из реактивного гранатомета где-то в Ливане, и Мэгги приехала навестить нас в нашем доме на Стейтен-Айленд, который, кстати сказать, более не находится в закладе. В прошлом году Тони выплатил все до цента, когда делал перечисления со своей ветеранской пенсии. Теперь дом свободен и чист. Мы сидели в нем вдвоем, разговаривали, плакали, когда приехала Мэгги и предложила себя в качестве замены Джою. Она сказала, что, может быть, это облегчит наши страдания. Мы, конечно, согласились, потому что это действительно утешит нас в нашем горе, мы будем чувствовать себя не так одиноко, если мы удочерим Мэгги, ну а вы, уважаемые, все равно заняты своими делами. Учтите также, что сын наш, Джой, был убит как раз накануне Дня Благодарения».
– Гм, – скажет родительница. – Это совершенно необразованные люди. К тому же, взгляни, Алан, письмо на самой дешевой бумаге.
– Да, дорогая, но, кажется, они вполне искренни, – отвечает родитель, погружаясь в финансовый раздел «Нью-Йорк таймс». – И я полагаю, это неплохая идея.
– Что же, – наконец соглашается родительница. – Если ты не возражаешь, то я согласна.
Роза Валери возвращается из кухни с подносом. Она разливает чай по трем чашкам, украшенным рождественскими картинками, и угощает меня домашним печеньем с тарелки, на которой изображен смеющийся Санта-Клаус.
– Мы смотрим вас по телевизору, – застенчиво сообщает она. – Тони и я не пропускаем ни одной вашей программы.
– Вы вернулись насовсем? – спрашивает меня Тони.
– Увы, нет. Я в отпуске. Начальство считает, что мне нужно отдохнуть.
Я собиралась добавить, что ежедневные картины смерти могут измотать самую крепкую нервную систему, однако вовремя остановилась.
Я хотела рассказать Тони и Розе то, что должна была им рассказать, но это было все еще слишком трудно.
– Мне хочется, чтобы вы знали, кем был для меня Джой… и как он..
Они сидели рядышком на краю софы, они ждали, что я им скажу. Наконец я решилась.
– Джон даже ничего не почувствовал, – начала объяснять я. – Это случилось так быстро…
Я подняла голову и посмотрела на потолок. Я надеялась, что сила гравитации удержит мои слезы в соответствующих емкостях и они не потекут бесконтрольно.
– На нем была его армейская куртка? – тихо спрашивает Тони.
– Да, естественно. Он всегда надевал ее, когда мы выезжали в полевые условия. Но…
– Но эта чертова граната попала ему прямо в голову, – с горечью договаривает за меня Тони.
Больше рассказывать нечего.
– Дай Бог вам здоровья за то, что вы приехали, – говорит Роза, провожая меня до двери. – Вы понимаете, что это значит для нас. – Она вытирает слезы.
– Не забывайте нас, – добавляет Тони, качая головой.
Мы обнимаем друг друга, прощаемся, обещая часто видеться, однако и они и я понимаем, что это лишь слова, потому что все чувства потускнеют, когда пройдет первый шок после смерти Джоя.
Ветер треплет мои волосы, когда я стою на площадке у переправы на Стейтен-Айленд. Прислонившись к железным перилам, я поплотнее запахиваю свое пальто из верблюжьей шерсти и все же дрожу от пронизывающей зимней сырости. Я вижу небо Манхэттена. Паром медленно движется по направлению к острову, на котором прошло мое детство. Женщина с маленьким ребенком машет мне рукой и спрашивает:
– Вы ведь Мэгги Саммерс из новостей Ай-би-эн?
– Нет, – спокойно отвечаю я. – Какая такая Мэгги Саммерс?
В ту последнюю ночь в Тель-Авиве мы зашли во французский ресторан. Вообще-то мы не были голодны, однако решили поужинать. Я с удивлением разглядывала кусочек жареного патэ, который плавал в желтом жиру.
– Зачем вы жарите патэ? – спросила я метрдотеля. – В Париже этого никогда не делают.
– Что они в их Париже понимают в нашем патэ? – сказал тот, махнув рукой.
