Хилари Норман - Чары
– Я говорил твоему отцу – она уникальная, – спокойно и тихо сказал Зелеев.
– Это… она просто волшебная, – выговорил Александр, а потом замолчал. – Самое прекрасное – из всего, что только я видел.
Борясь с соблазном, он наклонился и осторожно погладил миниатюру пальцами.
– Ты можешь потрогать, – сказал Зелеев и посмотрел на Амадеуса, на чьем лице отразилась целая буря чувств. – Она называется – Eternité.
Александр коснулся указательным пальцем левой руки золотистого бриллианта.
– Это ради нее? – он обернулся, чтобы взглянуть на отца. – Папочка?
Амадеус подошел ближе.
– Я расскажу тебе все.
* * *На закате они вышли из дома и пошли к водопаду – вдвоем, Зелеев тактично заявил, что ему нужен отдых.
– Этого не скажешь словами, папа. Он… такой прекрасный… и величавый.
Оба они, не отрывая глаз, смотрели на водопад.
– Я могу понять, почему она так любила его, – голос Александра был тихим и грустным. – Но твой по-своему даже прекрасней.
– По-своему.
– Я никогда не думал, что ты любил ее так сильно, папа. Ты мало говорил мне о ней, а мама всегда вела себя так, словно ее вообще не существует.
– Ты не можешь винить ее за это.
– Нет. Конечно, нет.
Какое-то время они молчали, а потом Александр сказал:
– Должно быть, она очень…
Он запнулся.
– Дорого стоит? – закончил за него Амадеус. – Похоже на то.
– И тебе правда все равно, папочка, да?
– Тебе это не нравится?
– С чего ты взял? Зачем ты так говоришь?
– Многим сыновьям бы не понравилось, – Амадеус по-прежнему смотрел в сторону, на водопад. – Твоей маме бы не понравилось… не ради себя – ради тебя.
– Маме это было бы безразлично, – ответил Александр, слегка покраснев.
– Конечно, – согласился Амадеус. – Конечно, ты прав.
Они пошли опять по густой травянистой тропинке к дому. Луг, поросший жирянкой и венериным башмачком, отливал странными бликами в розовом свете заката, пара рыжих белок искрой пронеслась над их головой. Воздух был ясным и еще теплым.
– Константину так хотелось показать Eternité на какой-нибудь выставке, – сказал вдруг Амадеус.
– Это можно понять.
– Ты думаешь, я неправ… несправедлив, решая ее судьбу один?
Александр покачал головой.
– Она существует только благодаря тебе.
– Я никогда не создал бы ничего подобного без него. Я мог только мечтать… Гений Константина сделал мечту реальностью.
Амадеус вздохнул и добавил:
– Пусть все именно так… но даже теперь я не могу сделать то, чего он хочет.
Александр взял отца за руку.
– Это – твое право. И тебе решать.
Через неделю после того, как Александр вернулся в Цюрих, Зелеев уехал из Давоса. В их последний вечер вместе Амадеус отдал ему неограненный рубин и два ограненных, как бриллианты, алмаза – половину того, что осталось от собрания драгоценных камней Малинских.
– Вы – глупец, – сказал Зелеев.
– Это я уже слышал от вас, – засмеялся Амадеус. – И не раз.
– Вы могли бы стать баснословно богатым – а теперь еще отдаете и то, что осталось.
– Мне достаточно того, что у меня есть.
Зелеев пожал плечами.
– А как насчет Александра? Вы говорили с ним об этом – и о том, что собираетесь делать с оставшимися камнями?
– У матери Александра больше денег, чем она могла бы потратить и за десять жизней. В этом отношении ему нечего бояться.
– Радости права первородства не всегда измеряются в деньгах, mon ami. Эти драгоценные камни, конечно, ему ни к чему… но от нашей скульптуры глазки у вашего сына загорелись.
Амадеус покачал головой.
– Он понимает мои чувства – то, что значит для меня Eternité.
– Но это не значит, что он их разделяет. Он не только ваш ребенок – он еще и сын Хильдегард, и я советую вам не забывать об этом, друг мой.
– Что вы пытаетесь мне сказать, Константин? Что Александр захочет взять себе наш чудесный водопад, когда меня не станет? Но я только счастлив, если это так.
– Да, мой друг – но вам не приходило в голову, что не только он один? – сказал мягко Зелеев. – Когда ты создаешь такой шедевр… бесценной красоты и совершенства, всегда найдутся те, кого он заворожит, и они захотят обладать им. Любой ценой.
Амадеус зорко в упор взглянул на Зелеева.
– Вы предали мое доверие к вам, когда брали Eternité с собой? Вы же обещали мне полную анонимность! Никто не должен был знать.
– И я сдержал свое слово.
– Тогда ваши предостережения лишены всякого смысла. Чего мне бояться? Меня не волнует, что случится с моей собственностью после моей смерти – это относится и к Eternité. Я знаю, что она значит для меня. Разве этого недостаточно?
Наступило молчание. Амадеус оглядывал гостиную, замечая пустоты там, где раньше были вещи Зелеева. Тот их уже упаковал.
– Вы думаете – вам будет одиноко? – Зелеев словно прочел его мысли.
– Конечно, – Амадеус стал опять грустным, и голос его стал мягче. – Я думал, что моя жизнь кончена, когда Ирина покинула меня. А потом ее дар и ваша щедрость вернули меня к жизни – и я всегда буду вам благодарен за это.
– Это были чудесные годы, – сказал Зелеев, в глазах его стояли слезы. – Вырванные из плена реального времени, украденные у дикого и грубого реального мира.
– Вы обязательно вернетесь.
Зелеев кивнул.
– Но этих лет уже не вернуть.
Наутро, прежде чем отправиться на станцию, оба они пошли взглянуть на скульптуру. Уже не осталось и следа от мастерской – она сослужила свою службу, и теперь помещение снова превратилось в конюшню с сеновалом.
Именно на сеновале они решили спрятать свое сокровище – в тайнике, выбитом в стене и укрытом за тюками соломы. Они показали тайник Александру перед его отъездом домой, и никто, кроме Зелеева, Амадеуса и его сына даже и не догадывался о его существовании.
До появления Магги.
4
Она родилась у Александра и его жены Эмили 7 декабря 1939-го, через три месяца после всеобщей мобилизации швейцарской армии и через десять месяцев после того, как брак соединил две семьи, жившие по соседству на Аврора-штрассе. У Губеров была большая типография, и их дом был добротным и внушительном. Но несомненное превосходство Дома Грюндли и их собственности над богатством Губеров – хотя и немалым, но меркнувшим перед состоянием Грюндлей – отгоняло саму мысль, что можно принимать всерьез благосостояние их новых родственников. У Эмили было двое братьев, и они управляли имуществом компании Губеров, и поэтому с самых ранних лет счастливая звезда ее судьбы для ее семьи означала удачное замужество – и не более того. Хильдегард хорошо была осведомлена об относительно скромных надеждах на прибавление состояния Грюндлей, связанных с невесткой, но, с другой стороны, она в равной степени понимала, что в ее сыне есть нечто, что не позволяет мечтать о браке с наследницей какого-нибудь громко известного семейства Цюриха.
