Кэти Хикман - Гарем
— Нет, госпожа.
— В таком случае мой кофе. Если тебе не трудно, конечно.
Мягкими бесшумными шагами заскользили служанки по комнате, прислуживая ей.
Хоть солнце уже встало, ни один из его лучей не проник в покои валиде, сюда никогда не доставал солнечный свет. Эти комнаты, расположенные в самом сердце Дворца благоденствия, принадлежали к внутренним помещениям, а не наружным. Женская половина дворца, бо́льшие по размерам покои любимых наложниц султана, даже комнаты самого султана, все они соединялись с покоями валиде. Никто из обитателей дворца, даже любимейшая из наложниц, сама хасеки, не могли войти во дворец или покинуть его, не пройдя мимо ее владений.
После покоев султана комнаты валиде были самыми просторными во всем дворце. Их прохладные помещения, наполненные зеленовато-синим сумраком, были отрадны летом, зимой же, согретые теплом медных жаровен и устланные мехами, радовали уютом.
Женщины, передвигаясь в знакомом танце приготовлений к кофейной церемонии, казались стайкой серебристых рыбок, скользящих в подводных глубинах. И уже через мгновение маленький медный поднос стоял перед Сафие на гнутых деревянных ножках, и под ним тлела крошечная горелка, пламя которой дышало ароматом кедрового дерева. Опустившись на колени, первая из прислужниц держала в руках широкую чашу, в которую вторая наливала из хрустального кувшина розовую воду для того, чтобы Сафие могла омыть кончики пальцев. Затем обе они бесшумно удалились, а на их месте появилась третья служанка, которая, так же опустившись на колени, подала госпоже крошечную вышитую салфетку для обтирания рук. Затем последовал кофе. Одна протягивала госпоже маленькую драгоценную чашечку, в которую вторая наливала кофе, третья, едва касаясь, выкладывала на другой медный поднос, усыпанный засахаренными лепестками роз, гранаты, абрикосы и фиги, четвертая подавала свежие салфетки.
Сафие медленно потягивала ароматный напиток, отдавшись покою и удовольствию. Беспокоиться не о чем, в конце концов, ни одна из этих женщин не имеет и тени той нервозности, которая всегда бывает первым и самым явным спутником слухов, пустившихся гулять по покоям дворца. Султан принял решение возвратиться сюда, во дворец, неожиданно и всего на одну ночь, она же прибыла вместе с ним, в сопровождении нескольких из своих главных прислужниц. Если б Дворец благоденствия был, как обычно, полон людей, скрыть ночное происшествие не удалось бы ни при каких обстоятельствах. Преданность Эсперанцы и Гюльбахар, тех единственных, кто сопровождал ее ночью, не подлежала сомнению, и все равно это была хорошая мысль держать их все утро перед глазами; лучшая из проверок, как убеждал ее опыт. Первая из служанок явно нервничала, но она часто была такой, особенно с тех пор, как управительница гарема обнаружила любовные письма, написанные ей евнухом Гиацинтом, — недозволенная любовная связь, в тайне которой эта дурочка до сих пор уверена.
— Не предавайся спешке ни в чем, — учила ее когда-то Нурбанэ. — И никогда не забывай, что чем больше ты знаешь, тем больше можешь.
«Ты ошиблась, карие Михримах, — произнесла про себя Сафие. — Может, это и было kismet, как ты сказала, — мысленно она наклонилась и поцеловала девочку в щеку, — но с каких это пор kismet может помешать мне догадаться о том, что следует делать?»
Сафие неторопливо допила кофе и поставила чашечку на блюдце.
— А теперь слушайте меня, все вы. Я отослала Хассан-агу, главу стражи черных евнухов в нашем дворце, на несколько дней в Эдирне присмотреть за некоторыми моими делами, — объявила она. В этих словах содержалось больше информации, чем она обычно считала необходимым давать своим женщинам. Не сочтут ли они это странным? Что ж, известная доля риска необходима. — Гюльбахар, ты останешься со мной, мне потребуется отправить кое-какие послания, остальные могут уходить. — Небрежным жестом она отпустила прислугу.
— Айше.
— Слушаю, госпожа.
— Приведи ко мне свою подругу, ту новую наложницу, я забыла, как ее имя.
— Вы имеете в виду Кейе, госпожа?
— Да. Подождите с ней у дверей, пока я не пришлю за вами Гюльбахар. А до тех пор пусть никто ко мне не входит.
Неожиданно Хассан-ага проснулся. Короткие мгновения просветления пунктиром отмечали его странные, фантасмагорические видения. Как долго он был без сознания, Хассан-ага не мог бы сказать. Словно по давней привычке, когда малейший шум, самое пустяковое отклонение от привычного течения дня в гареме заставляло его насторожиться, его глаза широко распахнулись. Он был не у себя, это он мог бы сказать точно, но куда его перенесли? И как темно здесь! Темнее, чем ночью. Темнее, чем когда он закрывал глаза и потоки, фонтаны огней струились каскадами и словно падающие звезды пронзали горизонты его снов.
Значит, он умер? Эта мысль осветила его ум, и он понял, что не боится такой возможности. Но пылающая боль в животе и еще более странная боль в ушах сказали ему, что это не так. Он попытался приподняться, переменить положение, но от страдания, которое причинило это усилие, липкий пот выступил на его лбу. Во рту появился странный металлический привкус, и внезапно тело евнуха сотряс приступ рвоты. Сухая, бесплодная конвульсия, его желудку нечего было извергнуть из себя. Что-то твердое, словно камень, вгрызалось в его шею, воздух, которым он дышал, источал запах сырости. Значит, он под землей? Но если это так, то как он там оказался?
Затем, так же внезапно, как проснулся, Хассан-ага опять стал проваливаться в беспамятство. Как долго он находится в этом странном темном заточении, он не имел понятия. Спал он или не спал, бодрствовал или нет? И тут внезапно, спустя многие миллионы лет, спустя целую вечность, а может быть, всего несколько часов, он увидел… свет.
Сначала это были только две тонкие полоски, горизонтальная и вертикальная. Они были такими слабыми, что, когда он их заметил, они показались ему тонкими серыми штрихами занимающегося рассвета. Но он не отрывал от них глаз, и внезапно, с головокружительной быстротой они превратились в светящуюся точку, позади которой безошибочно различались два темных силуэта. Они оказались фигурами двух женщин, приближавшихся к нему.
— Маленький Соловей?.. — шепнул кто-то.
И издалека до него донесся собственный голос:
— Лилэ, это ты?
Глава 6
Стамбул, нынешние дни
Элизабет звонила Эве по телефону, установленному в ее номере.
— Что ты сказала? Где ты? — Слова Эвы, приглушенные расстоянием, звучали непривычно тихо.
— Я в Стамбуле. — Элизабет поотчетливей выговорила название города и чуть прижала трубку к уху.
