Никки Логан - Любовь до полуночи
Оливер знал, что она очень любила этот город. Вообще-то все восточное.
Нерешительность отразилась на ее лице. Она очень хотела взглянуть на это, но не решалась остаться с ним наедине, за пределами безопасного ресторана, полного невольных свидетелей. Так кому же она доверяла меньше – ему или себе?
Ее глаза метнулись влево, когда два официанта ресторана подошли со стороны прекрасно замаскированных кухонь и поставили на стол перед ними следующее блюдо.
– Гребешки и копченый угорь в остром соусе под сырной корочкой с укропом, – объявил Мин-Гуа, прежде чем ретироваться. Каждое блюдо состояло из огромной белой раковины, в которой располагались три нежных гребешка и филе угря, политые красной сальсой. Сверху на каждой раковине аккуратно лежал, балансируя, специальный прибор, объединявший в себе ложку и вилку с двумя зубцами.
– Блейк надул тебя в финансовых делах? – спросила Одри, задыхаясь и отправляя в рот гребешки.
Это было последнее, что он ожидал услышать от нее, хотя этот маневр – попытка спрятаться за памятью ее покойного мужа – не должен был удивлять его.
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Я подумала, что только деньги могли вбить клин между вами.
Оливер изобразил глубокий вдох. Она не собиралась оставить эту тему в покое.
– Послушай, Одри… Блейк и я были друзьями много лет, а люди с годами меняются. Ценности меняются. Чем больше времени мы проводили порознь, тем меньше у нас становилось общего.
За исключением Одри. Она была их константой.
– Я просто не понимаю, почему он держал это в секрете.
Даже после смерти Блейка Оливеру приходилось лгать, чтобы прикрыть его задницу. Но это была не просто верность старому другу. Разве Одри только что не поделилась своими детскими страданиями, проблемами с самооценкой? Что с ней будет, узнай она, что Блейк ей постоянно изменял?
Оливер почувствовал острую необходимость защитить ее:
– Не думай об этом, Одри.
Но что-то явно беспокоило ее. Она ела гребешки, как будто это был банальный тост. Откусывала, жевала, глотала, не обращая никакого внимания на сочные деликатесы.
– Какие ценности?
Он изобразил недоумение.
– Ты сказал, что со временем изменились и ценности. Какие ценности изменились у вас, если это не касалось бизнеса?
– Одри…
– Пожалуйста, Оливер. Мне нужно знать. Какие у тебя ценности?
– Зачем тебе это?
Она посмотрела на него и положила последний кусочек сочной рыбы в рот.
– Потому что за несколько лет до смерти он изменился. И я хочу знать, есть ли тут какая-то связь.
Оливера охватил настоящий ужас.
– Как изменился?
– Он просто… – Она нахмурилась, пытаясь сосредоточиться. – Он стал… ласковым, любвеобильным.
Второй сюрприз за один день.
– Ласковым?
– Сентиментальным. Раньше такого никогда не было.
– Ты забеспокоилась, потому что он стал проявлять нежные чувства к тебе? – Что за брак у них был?
Одри откашлялась:
– Эта любвеобильность развилась в нем внезапно и усиливалась каждый ноябрь. Как по часам.
За несколько недель до ее ежегодного паломничества в Гонконг. Вероятно, гиперкомпенсация за то, что он собирался изменить ей.
– Так что я подумала… то есть… – Она закрыла глаза и сделала глубокий медленный вдох. – Я подумала, что это, возможно, было связано со мной, с моими приездами сюда. С тем, что он мучился из-за этого.
– Но он же поощрял тебя.
– Да, именно этого я и не понимаю. Но я знала, у него были проблемы с тем, как я относилась к тебе, когда мы были все вместе, и поэтому я подумала, может, он считал…
Она осеклась.
«Как я относилась к тебе…» Оливер отложил эту фразу для последующего анализа.
– Он считал что?
– Что что-то происходит. – Она покраснела. – Между нами.
Наступила тишина. Оливер уставился на нее, не в состоянии выдавить из себя ни слова. Она была так бесконечно далека от истины и все же так мучительно близка к ней.
– Но ничего же не было, – уклонился он.
– Блейк этого не знал. – Она подняла руки вверх. – Это единственное объяснение его поведения.
– Неужели, Одри?
Он даже не осознавал, что произнес это вслух, пока она не отозвалась:
– Что ты имеешь в виду?
Черт.
– Я имею в виду, что возможны десятки других вариантов. Блейк знал, что мог доверять тебе целиком и полностью.
Именно это делало его предательство таким мерзким.
– Я подумала, может, он обвинил тебя в этом, а зная твои переживания по поводу отца, ты мог оскорбить его, и вы двое, возможно, подрались…
Наверное, подсознательно она хотела верить именно в это.
– Он ни в чем меня не обвинял. – Это Оливер мог сказать с уверенностью. Блейк мог быть обвиняемым, но никак не обвинителем.
– Ах. – Между ее бровей вновь появились привлекательные морщинки. – Хорошо.
Идеи у нее иссякли. Оливер знал, что он мог просто сменить тему, и она бы смирилась с этим, потому что ее блестящий ум касался самых краев правды, но решительно не хотел ее замечать.
Нет. Ее любопытство не умрет вместе с мужем. Оно будет тлеть внутри ее и лишь усилит ее неуверенность в себе, как это делают все тайны. Но эффект от правды будет не намного лучше.
Если бы Одри ничего не знала, можно было бы оставить все как есть, но она знала достаточно и в конце концов докопалась бы до правды. Или узнала бы ее от кого-то другого, а не от друга.
Оливер изучал ее волевое лицо и принял решение.
– Это было чувство вины, Одри. – Ложечка замерла на полпути ко рту. – Блейк изменился и проявлял излишнюю заботу, потому что знал, что произойдет, как только ты покинешь страну.
Ее огромные голубые глаза стали еще больше.
– Что ты имеешь в виду?
Он сделал глубокий вдох и осквернил память покойного:
– У твоего мужа были любовные связи, Одри. Много связей. Каждый год, пока ты была здесь со мной.
Многословные извинения персонала за то, что было, по существу, ее собственной неловкостью, подарили Одри несколько драгоценных минут, чтобы взять себя в руки. Безупречные девушки в экзотическом китайском шелке оттирали и очищали ее испорченный льняной наряд, после того как ложечка, ракушка и все ее реликтовое содержание вывалилось из ее омертвевших пальцев.
Оливер смотрел на нее с беспокойством.
Одри никогда не видела одновременно так много рук у себя на груди и на бедрах. Какая ирония – узнать об изменах мужа именно сейчас, здесь, обнаружить, что ее муж, едва уделявший ей внимание, по-видимому, спал со всем городом, как только она уезжала из страны.
Предательство причиняло ей нестерпимую боль, обжигало внутри, где-то за сердцем, в которое она никого никогда не впускала.
