Кэтрин Уокер - Остановка в Венеции
Так же было у нас с матерью — бесконечное соревнование. Любой мой успех она воспринимала как предательство, и последнее слово всегда оставалось за ней, она же мать. Преуспеть в чем-то я могла только при условии, что это не принесет мне счастья. Мне отводилась роль безмолвного сочувствующего свидетеля ее величия и ее страданий; свидетеля, который при этом никак не может угодить — то недостаточно безмолвный, то недостаточно сочувствующий. Все не то и не так. Мой психотерапевт советовал сосредоточить внимание на других, чтобы сблизиться с матерью, не потерять ее, не упустить материнскую энергию. Безмолвие, сочувствие, самоотречение. Неужели так и надо? С Энтони, похоже, да, но с Нильсом — нет. Нильс мной гордился, радовался за меня, души во мне не чаял.
С ним я чувствовала, что мной восхищаются. Как отец. Неужели никуда не деться от этих семейных параллелей? Грустно сознавать, что любая попытка отпустить оборачивается очередными потугами склеить разбитую чашку. Неужели нет спасения? Может, я выбрала мать в наказание самой себе за предательство любви к отцу? Кто знает? Отличный способ прожить жизнь — накрепко приклеиться к прошлому, бесконечно тасовать немногочисленные вариации, клеймить и винить. А как же загадка? Душа?
А как же действительно малоприятные люди? Энтони далеко обошел всех своих братьев и сестер, но смотреть на это без слез невозможно. Может, на этом и строятся наши отношения, на победе? Еще одна семейная проблема. Как-то раз он признался, что ловит кайф, когда собеседники не подозревают, какого он о них мнения на самом деле. Мы все скрываем свои чувства, но вряд ли поголовно с искренним наслаждением. Улыбаемся, и все. Люди для него как будто ненастоящие. Считаться с другими, в его представлении, вынуждены только слабаки. Он ждал восторгов и получал их. Когда-то я наивно предположила, что равноправные отношения дадут ему отдушину, возможность побыть собой. А оказалось, что он и так был самим собой и никаких других уютных альтернативных реальностей не искал. В Энтони видят застенчивого, чувствительного, ранимого романтика, которого ждет утешение только в объятиях родственной души, но душу эту ему еще предстоит найти. Один обожатель даже как-то назвал его святым. Нет, святому в звезды не пробиться, но Энтони как раз пробивной, и упорства ему не занимать. Иногда он представляется мне каким-то морским чудовищем, которое следит за тобой со дна хищным неотрывным взглядом. Я бы с радостью узнала, какие мысли бродят в этих глубинах, однако погружаться меня никто не приглашал. Я могла бы проявить понимание сама. Но зачем ему меняться? Лучшее враг хорошего, как говорится. Что ему стоит избавиться от надоевшей обузы? Если у кого-то с ним не ладится, в глазах окружающих виноват всегда этот кто-то. Такова привилегия звезды. Одна из.
Да, я любила его раньше. Он был замечательным, я его радовала, наши отношения его радовали, мы радовались вместе. Он был страстным и интересным. И красивым. Как такого не любить? Мы упивались счастьем. Первый звоночек, когда он только начал возвращаться к старым замашкам, я пропустила мимо ушей. Однажды, правда, я набралась наглости спросить, в чем дело, что его не устраивает. Урок был усвоен. Теперь тот замечательный человек пропал бесследно, а вот обида осталась. Серьезная обида.
Как же я устала обо всем этом думать! До скрежета зубовного хотелось на что-нибудь переключиться. Рас следование, предложенное синьорой, стало воплощением моих невысказанных желаний — как будто они вдруг выскочили передо мной, словно рисованные пер сонажи из мультика, и принялись радостно размахи вать руками. И я догадывалась, что синьора их тоже уловила.
А где же дети, которые должны были появиться у нас с Нильсом? Где та жизнь? Как странно проживать еще одну жизнь, фантомную, параллельно с настоящей. Но Нильс никогда не был домашним. Он мчался сквозь наш бренный мир стремительным метеором.
Подарки. Он щедро ими одаривал, вручая те, что как нельзя кстати, в самые неожиданные моменты, с легким изящным поклоном, пряча довольную улыбку.
Нильс такой джентльмен. Даже после своей ужасной смерти он умудрился преподнести мне подарок. Я, разбитая и разорванная в клочья, почувствовала, как раскрывается навстречу мне вселенная, как обволакивает меня теплом заботы, — я и предположить не могла такой тесной связи. Что это было и что это значит, я даже не задумывалась. Знала, что это он, и все.
А после от меня ничего не осталось, одни разлетевшиеся осколки. В таком состоянии я и встретила Энтони. По правде говоря, он меня и не знал настоящую. Я импровизировала на ходу. Его знаки внимания будоражили, возвращали к жизни — я тогда не представляла к какой. Потерянные, мы наслаждались обладанием. Мы совершенно не знали друг друга. Наверное, мы поспешили, но я хотела выжить любой ценой. Наверное, Энтони почувствовал себя обманутым, когда я прекратила творить из него кумира. Он не знал меня в минуты триумфа. Ему бы, наверное, не понравилось. Он не спрашивал. Я молчала.
За окном смеркалось, небо было залито густо-розовым и лавандовым. Хотелось есть. И бокал вина. Пора наказать ужин в номер. Вспомнился Джакомо, как мы с, ним по-братски делили обед. Телефон залился трелью у меня в руке. Это, конечно, Карло, хочет удостовериться, что я оценила, как чудесно он меня устроил.
— Алло?
— Это Энтони.
— Привет.
— Привет.
Молчание.
— Ты повредил ногу?
— Взяли с Борисом горные велосипеды напрокат. Дерево сунуло мне палку в колесо.
— Сильно вывихнул?
— Прилично. Кажется, сухожилие порвано.
— Больно?
— Сижу на болеутоляющих и преднизоне. Опухоль еще не совсем спала. Лед прикладываю, и костыли мне выдали. Считают, что в четверг смогу отыграть, если не особо напрягаться и не прыгать по сцене. Если лучше не станет, придется, наверное, колоть стероиды. В спортзал не пускают, и это меня бесит.
Молчание.
— Мне жаль.
— Угу.
— Ты сейчас где?
— В Милане.
— Там хорошо?
— Отель нормальный. А город такой, промышленный.
Молчание.
— Здесь очень мило.
— Хорошо.
— Энтони, приехать к тебе в Рим?
— В Рим?
— Ну да.
— То есть сюда ты не приедешь?
— Ну, мне здесь интересно, я бы хотела тут побыть.
— А что интересного?
— Много чего. Рассказывать?
Молчание.
— Я подобрала собаку и познакомилась с графиней. Она нашла мне работу.
— Работу?
— Ну не совсем работу, конечно. Там есть одна фреска, надо выяснить, кто ее написал. Ей кажется, я могла бы помочь с выяснением.
— Это со вчера?
— С позавчера.
— Нел, чем ты там занимаешься?
