Луи де Берньер - Дочь партизана

В тот день чаровница моя вознамерилась поведать о лесбийском опыте, приобретенном в отрочестве. Страсть ее к байкам не иссякала. А я себе слушал, потому что и впрямь было интересно, и, кроме того, не было другого способа оставаться желанным гостем. Я не отрывал взгляда от рассказчицы, воображая сладостные картины.

В копилке моей прибавилось двадцать фунтов. Желтый конверт с деньгами я носил во внутреннем кармане пиджака, чтоб жена случайно не нашла. Конечно, разумнее было бы положить сбережения на счет, но уж очень приятно чувствовать себя богачом, щупая толстую денежную пачку. Оказалось, копить – не такая уж плохая привычка. Возможно, думал я, скопив эти символические пятьсот фунтов, накуплю выигрышных облигаций. Вдруг лототрон меня обогатит?

12. Наталья

Она была мной в идеале.

Это было в кайф – рассказывать свои байки, хоть потом я думала, что лучше бы кое о чем умолчать. Мне льстило, что я так интересна зрелому мужчине, да и сама я к нему привязалась. Понимала, что он на меня запал, и потихоньку отвечала взаимностью. Он был женат, но как бы теоретически. Я никогда не видела его жену, он редко ее поминал, ее словно и не было. Мне уже снились сладкие сны, в которых меня забирали из моей нынешней жизни, и, ей-богу, я не противилась. Иногда я мечтала, что мы вдвоем уедем и все начнем заново. Крис держался истинным джентльменом. Он меня хотел, но никогда не навязывался. Украдкой я за ним наблюдала, подмечала его потаенные взгляды. Ему нравилось смотреть на мою грудь или пах. Бывало, подастся вперед, будто увлекшись историей, но я-то понимаю, что слушатель мой скрывает бугор на ширинке. Ужасно приятно, аж до испарины. В одном странном сне я вносила вазу с цветами к нему в комнату, а он, сидя за столом, мне улыбался. Вот и все – короткое видение о маленьком знаке любви.

Кроме того, мои истории помогали его удержать. А начав, я уже не могла остановиться. Я бы не пережила, если б ему вдруг надоело. Не представляю, как я справилась бы с одиночеством.

Я знала, многие мужики заводятся, стоит им представить, что вытворяют лесбиянки, и потому рассказала про Наталью и пионерский лагерь в Далмации.

Вот что я поведала.

В лагере была обычная скукотища: народные танцы, хоровое пение, долгие походы, дурацкие игры и лекции о коммунистах-героях. И все равно там было хорошо: теплынь, запахи моря и лимонов, а еще два маленьких острова и большая гора. Казалось, тамошний воздух напитывает радостью. Я перестала бесконечно копаться в себе, я почувствовала свободу.

Однажды после диафильмов нас повели на экскурсию во францисканский монастырь смотреть самую большую в мире коллекцию морских раковин. Я разглядывала каури и вдруг уловила аромат персиков и лаванды. Так пахла девочка, что подошла ко мне.

– Терпеть не могу ракушки, – сказала она. – Лучше уж на берегу пялиться на французских парней.

– Откуда знаешь, что они из Франции? – спросила я.

– Не знаю, просто мне так хочется. Я Наталья, но все зовут Ташей. А ты Роза, я у кого-то спросила. Наверное, мы подружимся. В этом вшивом лагере только ты мне и глянулась.

Польщенная, я слегка опешила. Прежде никто не удостаивал меня такой чести, и я не знала, что ответить. Не замечая моей растерянности, девчонка балаболила:

– Мы с тобой здесь самые красивые, ни к чему нам враждовать. Тебе нравятся парни?

– Нет, – сказала я. – Пока еще никто.

Взяв меня под руку, она перешла к другой витрине:

– Если по правде, мне тоже. Хотя нравится о них думать. Вот бы мне такие скулы, как у тебя. В смысле сисек я плоскодонка, но все еще впереди.

Она была выше меня и очень худенькая. Волосы невиданной длины – прям до пояса. То и дело она отбрасывала светлые волнистые пряди, чтоб не застили обзор. Темные брови и почти черные глаза. Почему-то в воспоминаниях они синие, и я всякий раз себе говорю: да нет же, темно-темно-карие.

Таша одевалась исключительно в голубое и обычно ходила босиком. Любила похвастать своей гибкостью: бывало, примет драматическую позу и продекламирует из какой-нибудь пьесы или же исполнит потрясающий акробатический трюк, на какой у меня в жизни не хватит смелости. Идет-идет, а потом вдруг – раз! – сделает «колесо» или абсолютно бесшумный фляк. Этакий дух природы. Как-то сделала стойку на руках и, загнув ноги к шее, серьезно спросила:

– Как думаешь, в замужестве такая поза пригодится?

Таша мне нравилась, потому что я мечтала быть именно такой. Она была мной в идеале: раскрепощенная и грубоватая, легкомысленная, потешная и заводная девчонка, которая беззастенчиво дрыхнет на диафильмах и лекциях о коммунистах. Она втихаря расписывалась на памятнике «Крылья чайки» и не желала строить забор – дескать, для грубой работы Господь специально создал тупых и сильных мужиков. Она горланила песни, и ей было по фигу, что она фальшивит.

Под руку мы бродили по заулкам, лизали мороженое, и Таша выбирала, у кого из мужиков самая красивая задница. Конечно, все мужики были французы. Мы объедались баклажанным рагу, обильно сдобренным оливковым маслом и приправленным душистым майораном, чесноком и черным перцем. Как-то раз Таша улеглась на каменную ограду и стала учить меня произвольному рыганью. В позе фотомодели она вскинула указательный палец и принялась дирижировать своим маленьким концертом благородной отрыжки, уверяя, что таким способом вновь наслаждаешься вкусом рагу. Обескураженная, я отступила подальше, однако не ушла.

Таша закадрила двух немцев, чтоб повели нас на дискотеку, а сама отказалась с ними танцевать. Мужики наперебой покупали нам выпивку, но мы танцевали друг с другом и за полночь вывалились на улицу, вконец ошалевшие от тяжелых басов и мигалок. Когда под платаном Таша меня поцеловала, сердце мое ухнуло. Помню ее сияющие глаза и дрожащие руки, ее горячее дыхание на моей щеке.

Словенка по национальности, Таша жила в Белграде, потому что ее отец был депутатом скупщины. После лагеря дружба наша продолжилась – мне ничего не стоило заглянуть на Французскую улицу. Раздражая родителей, мы часами висели на телефоне, частенько Таша гостила у нас. Отец мой так благоволил к ней, что я даже ревновала.

Она была прелесть. В голове ее роились мечты и фантазии, в которых ее увозил герой-победитель либо она от чахотки умирала в монастыре. Сейчас она принцесса, а через минуту уже герцеговинская цыганка или воинственная амазонка, миллионерша, актриса.

Понятно, за что я ее любила, но что она-то во мне нашла? Я была ее полной противоположностью – кряжистая чернавка, слегка угрюмая и неуверенная в себе – и не могла заполнить ее жизнь, как она заполняла мою. Однако странная штука любовь. Если тебя переполняет нежность и некого ею одарить, изливаешь ее на кого угодно, пока не сыщется кандидат получше. Мы обменивались письмами с неизменной концовкой – «вечно твоя любящая подруга» или «навеки твоя». Я складывала письма в большой коричневый конверт и хранила под подушкой.