Дочь майора Никитича (СИ) - Липницкая Ольга
– А кто у нас самый умный?
И тут же отвечала сама себе:
– Ну, конечно, Женечка!
– А кто у нас самый хороший?
И тут ответ был предсказуемый:
– Же-е-е-енечка!
– А кто у нас самый спокойный!
Для тех, кто был не в курсе, могло показаться, что эта женщина разговаривает только с одним из младенцев.
Но нет!
Очень довольная тем, как ее ребятня перенесла прививки, Марийка щедро награждала улыбками, поглаживаниями и поцелуями обоих.
Малыши вдоволь поорали в прививочном кабинете, после чего от души наелись оба, а теперь очень обнадеживающе зевали.
Все шло по плану.
– Ну, – улыбнулась карапузикам деревенская ведьмочка, – теперь можно и домой.
Дверь широкого микроавтобуса, с приятным гулом задвинулась, Марийка, довольная, уселась в водительское кресло, полной грудью вдохнула воздух, пахнущий детским кремом и новым пластиком, перевела рукоять коробки передач в положение «Драйв», тронулась, и даже доехала до ближайшего светофора, как…
– Дамочка! – проорал ей стоящий в соседнем ряду водитель, – Колесо!
Ох!
Она водила эту громадину недавно.
Не почувствовала!
Расстроенная ведьмочка включила аварийку, выскочила из машины, бормоча что-то очень этническое, обошла ее кругом…
Картина была очень впечатляющей и крайне безрадостной: заднее правое почти стояло на ободе. Окончательно и бесповоротно.
– Приехали, – вздохнула Марийка, обращаясь, вероятно, к своим детям.
Закусила с досады губу, нахмурилась, закрыла лицо ладонями, растерла щеки, провела по волосам.
– Ну ладно! Сейчас придумаем что-нибудь!
Она решительно распахнула переднюю пассажирскую дверь, чтобы взять телефон, но…
Ее рука замерла в воздухе, а тело вдруг одеревенело. Она резко дернулась назад, и в следующее мгновение городской перекресток огласил пронзительный, душераздирающий визг!
Провинциальный музей встретил их затхлым, сладковатым воздухом, в котором смешались запахи старой бумаги, воска для паркета и пыли, въевшейся в деревянные витрины еще при Брежневе.
Это было не хранилище истории, а скорее бабушкина квартира, где каждая вещь хранила память, но была расставлена с полным пренебрежением к хронологии и здравому смыслу.
Непрофессионально сколоченные витрины, расставленная «в стиле двадцатых годов» мебель, явно видевшая лучшие дни, и главный «шедевр» – этническая инсталляция, напоминавшая сборную солянку, рожденную от брака благих намерений, тотального недофинансирования и переполненных запасников.
Тут тысячелетние глиняные черепки вятичей скромно соседствовали с расписным глазурованным кувшином, который и сегодня можно было купить на рынке за копейки. Манекен, изображавший крестьянку, щеголял в домотканом полотне с вышивкой, характерной для Поволжья, а на голове у него алел повойник, расшитый бисером на манер народов Севера, с височными подвесками в виде уточек.
Толковый краевед от этого зрелища рухнул бы в обморок. Но директор музея, точнее, директриса, выполнявшая по совместительству обязанности экскурсовода, соловьем заливалась перед единственными посетителями:
– А вот тут у нас стенд, посвященный истории нашего края в период Великой Отечественной… Подлинные письма с фронта!
– Не, не, мне бы что-то более древнее! – глуповато улыбался Евген, с интересом разглядывавший потолок. – Мне бы вот что-то про средневековье! Где у вас тут такое?
Корпулентная дама поморщилась, алый бант ее губ изогнулся в выражении легкого презрения, но она все же обернулась к нужному стенду. В этот момент к ним, согнувшись и тяжело дыша, подбежал Никитич.
– Нашел? – на выдохе спросил он, повергнув директрису в шок своим появлением и тоном.
– Шнурок, – коротко, и совсем с другим, собранным выражением лица отозвался аналитик.
– Шнурок? – нахмурилась директриса, ее брови поползли вверх. – Какой еще шнурок?
– Шнурок! – радостно воскликнул Никитич, и его лицо просияло, словно он встретил старого боевого товарища. – Шнурок! – повторил он уже с неподдельным теплом в голосе.
Он выпрямился, откашлялся и с елейной, почти пасторальной улыбкой повернулся к полной даме, впившейся в него взглядом, полным подозрения.
– А, кхе-кхе… Скажите, голубушка…
Кажется, директриса начала понимать, что у единственных добровольных посетителей ее заведения был какой-то скрытый, и явно не музейный интерес.
– Что сказать? – крайне недружелюбно вскинула подбородок она, скрестив руки на груди.
– Не пропадал ли у вас… – сладким голосом начал Никитич…
– Исключено! – не дослушав, оборвала его обиженная дама, голос ее зазвенел. – У нас строжайший учет! Проверенный персонал, и вообще! Я лично за все отвечаю!
– Кстати, о персонале, – вежливо встрял Евген, потирая руки. – А нельзя ли…
– А вы кто вообще такие?! – вдруг вспыхнула директриса, не щеки покрылись некрасивыми багровыми пятнами. – Я вас спрашиваю!
Евген с Никитичем многозначительно переглянулись, синхронно вздохнули и с одним и тем же усталым жестом достали из внутренних карманов пиджаков удостоверения с красной корочкой. Липовые, конечно. Точнее, просроченные. Но вид у них был внушительный.
Директриса вздрогнула, присмотрелась к фотографиям, потрясла головой, словно пытаясь прогнать наваждение.
– У нас… у нас все в идеальном порядке! – почти прокричала она, но в ее голосе уже слышались панические нотки.
– Да мы и не сомневаемся, – покосился на «средневековую» витрину, где рядом лежали наконечник стрелы XII века и гильза от трехлинейки, майор. – Только вот…
– Не мог ли кто из ваших сотрудников случайно прихватить один шнурок? – словно невзначай, уточнил Евген, – Совершенно случайно! По незнанию!
– В смысле – по незнанию?! – директриса побагровела так, что, казалось, вот-вот лопнет ее тугой крахмальный воротничок. – У нас тут все работают люди серьезные! Ответственные! Даже уборщица! – Она нервно взмахнула рукой, указывая в сторону коридора. – Даже уборщица у нас – бывший учитель истории! Зоя Павловна!
И тут, словно по мановению волшебной палочки, в дверном проеме зала появилась женщина в синем холщовом халате, с ведром в одной руке и шваброй в другой. И глядя на ее лицо, отмеченное не возрастом, а странной, вневременной усталостью, становилось ясно лет ей было, наверное, семнадцать. Не больше.
.
– Она! Украла! Украла! Она!
Этот крик, пронзительный и дикий, разрезал утренний воздух гораздо эффективнее, чем любая сирена. Марийка, с лицом, искаженным ужасом, сидела прямо на бордюре посреди проезжей части, не чувствуя ни холода мокрого асфальта, ни осуждающих взглядов. Ее брошенный микроавтобус с безнадежно спущенным колесом стоял посреди полосы, даже не мигая аварийкой. Распахнутая настежь пассажирская дверь зияла, как незаживающая рана, безмолвно крича о случившейся трагедии.
– Де-е-ети! Же-е-ени! – выла деревенская ведьмочка, но взгляд был пустым и остекленевшим, уставшим в никуда, в какую-то черную пустоту, что поглотила все ее счастье.
Вокруг уже сгущалась толпа – живой, дышащий организм из любопытных и сочувствующих.
– Помешалась? – слышалось смущенное из толпы.
– А вы б не помешались?!
– Полицию вызвали?
– Да вон, кажется, уже едут…
– И скорую бы не мешало, смотрите, как ее трясет.
– Тут же поликлиника в двух шагах, оттуда врача можно…
– Андрей! – снова закричала Марийка, судорожно пытаясь совладать с телефоном.
Пальцы, мокрые от слез и дрожащие, скользили по экрану, не попадая по иконкам.
– Андрей! – это имя звучало как последняя молитва, как спасательный круг в бушующем море паники.
И тут, заглушая гул толпы, на перекресток ворвался резкий, требовательный вой сирен. Первыми, прорезая пробку, на место происшествия прибыли бело-синие машины дорожной инспекции.
– Расступитесь! – гаркнул суровый мужской голос, – Что стряслось? Кто водитель?
На Марийку сверху вниз смотрел очень недовольный лейтенант.
– Что случилось, я вас спрашиваю? – совсем недружелюбно рявкнул он.
