Я здесь... - Тори Ру
Стремглав выбегаю из комнаты, в потемках ломлюсь через коридор, спотыкаюсь о чьи-то берцы и чуть не падаю, Сид грохочет следом, хватает за руку, да только я выкручиваюсь. Он снова за меня цепляется, разворачивает к себе и умоляет:
— Подожди! Послушай меня!
Как же бесит. Как бесит! Столько времени из отмеренной мне единственной и неповторимой жизни потратить, столько долгих дней жить с оглядкой на этого урода, тупого подлого сопляка, из-за которого все так и норовит пойти наперекосяк…
— Отвали, Сид. Исчезни!!! — визжу я.
— Да ни хрена я не отвалю!!! — орет он.
Чтобы усмирить, он собирается меня обнять, но я отвешиваю ему чудовищной силы оплеуху — резкая боль отдает в пальцы — и шиплю, давясь горьким ядом:
— Исчезни… к чертям… совсем.
Я выворачиваюсь из его хватки и с улыбкой вхожу в ярко освещенную избушку.
Там тепло, стол ломится от еды, с потолка свисают мишура и дождь, флажки из яркой шуршащей бумаги. В углу мигает огнями елочка. Светка — в костюме Снегурки, у Кидиса на башке колпак Санты Клауса. За столом двое играют в шахматы, кто-то спорит о марках гитар, а человек десять развеселых неформалов нестройно выводят:
— И уносят меня, и уносят меня
В звенящую снежную да-аль…
Сажусь рядом с ними и подпеваю. Новый год же. Праздник.
Через несколько минут Сид со своей метелкой заявляется в комнату — дерганый, взъерошенный, дурной и красивый как черт.
У «метелки» лицо заплаканное, а у Сида на щеке сияет бордовый отпечаток моей пятерни. Я злорадствую и, кажется, начинаю понимать, какое удовольствие получают вандалы, когда разрушают что-то прекрасное.
Больше не посмотрю в его сторону. Никогда.
Да я глаза себе выколю, чтоб только больше не повестись на эту внешность!
Щедрой рукой наваливаю в тарелку селедку под шубой. Давно не ела, но вкус у нее как у травы.
С улыбочкой принимаю из рук некоего дружелюбного товарища бокал с шампанским, киваю. Потом тот же товарищ ангажирует меня на медленный танец. Он галантен и танцует неплохо — видно, в детстве бальным танцам обучался и панком становиться не планировал.
Оглядываюсь на циферблат старых настенных ходиков — до наступления нового года осталось всего двадцать минут.
Но тут резко распахивается дверь, и какая-то неопознанная мной девушка кричит из сеней дурным голосом:
— Ребзя, там Сид! На железке!!! Я ему кричу, а он не отвечает. По ходу, с катушек слетел!
В груди холодеет, предчувствие комком ваты забивается под ребра. Гости и хозяева, чертыхаясь, выбегают из комнаты. Даже мой кавалер испаряется.
Я тоже натягиваю в сенях чужие сапоги, размера на три меньше нужного, и в одном платье бегу вслед за остальными.
Всю дорогу до железнодорожных путей Кидис матерится на чем свет стоит.
***
На насыпи, на фоне темно-синего с молочным отливом неба, я различаю одинокую фигуру. И мчащийся поезд. Сид стоит, засунув руки в карманы, смотрит вперед, его волосы треплет ветер.
Этот кошмар похож на сон: липкий пот, учащенный пульс и невозможность пошевелиться.
Там, наверху, паренек, рядом с которым я оживаю. Паренек, хранящий ключи от мира сказок. Мы так крышесносно целовались… Он стал для меня вечной персональной далекой звездой, а я так и не сказала ему об этом…
Если он сделает роковой шаг, во мне умрет душа. Он — единственный в этом чертовом мире, кто оправдывает все его существование!
— Си-и-ид!!! — дружно орет наша братия, — Серега!!!
А он, будто собираясь обнять поезд, черной смертью летящий прямо на него, медленно разводит в стороны руки.
Глава 29
Кидис на четвереньках взбирается на насыпь, отвешивает Сиду подзатыльник и сталкивает его с путей. Сам скатывается следом. В следующую секунду над нами с ветром проносится тяжеленный лязгающий состав, вагон за вагоном, и мерзлая земля дрожит. Мой новоиспеченный зять тащит Сида за шкирку, орет на него дурным голосом, кроет матом. А тот только лыбится.
У меня трясутся руки.
Кидис подтаскивает Сида к толпе и разжимает хватку:
— Сука, отморозок ты конченый, — рычит он. — Ты тут веселишься, а нам предлагаешь в Новый год твои кишки с рельсов собирать? Здесь же девушки…
Все отворачиваются, ржут, машут руками, бредут обратно в сторону дома.
Но Сид не двигается с места, и я остаюсь с ним. Моя душа почти при смерти, а он лишь спокойно меня рассматривает.
Я снова на него накидываюсь:
— Идиота кусок! Дебил, придурок! — И бью его кулаками куда придется, бью довольно долго, пока он не перехватывает мои запястья.
Он притягивает меня к себе и обнимает:
— Наверное, нам срочно нужна еще одна трубка мира, Лик. Да?..
Никто больше не умеет так меня утешать и так произносить мое имя.
— Вот что ты пытался изобразить этой тупой выходкой?! — Я начинаю плакать, реветь, выть. Никакой силы воли нет. Прощай, макияж а-ля Софи Лорен.
— Хотел исчезнуть.
— Больной… — задыхаюсь я. — А как же я?.. Ты исчезнешь, а я?.. Я же на тебе двинулась!
— А я двинулся на тебе, — тихо говорит он и гладит мои волосы.
— Я каждый вечер бродила по улицам, искала тебя…
— А я всеми вечерами торчал на лавке у твоего универа… Но ты каждый раз пробегала мимо. С мажором за ручку. Я приходил долго. Но я кто? Отброс. И ловить мне нечего, так какого же…
Я гляжу на Сида и ушам своим не верю. Неужели все это время я не замечала его, чтобы остаток вечера высматривать на улицах, не щадя глаз?
Он вытирает с моих щек слезы и разводы черной туши. И ничего не выдает в нем недавней решимости сигануть под поезд. Даже в такие моменты он беззаботен так, что становится жутко.
— Сид, он не значит для меня ничего… — Я пытаюсь докричаться до него и до себя. — Ничего!
— Зато ты для меня — все. Все. Понимаешь, рыжая?..
Мы сверлим друг друга взглядом. Его глаза — прозрачный серый лед, мои — мутное бутылочное стекло… Мы ровня. Мы — то, что валяется у всех под ногами. Мы просто идеально друг другу подходим.
Ну давай же, целуй меня.
Он и целует.
А над городом, что раскинулся под нашим холмом и отсюда виден весь как на ладони, в эту секунду расцветает разноцветный праздничный салют.
***
Вприпрыжку мы бежим к Светкиному дому, платье накалилось и прилипло к спине, у Сида зуб на зуб не попадает.
Внутри пьяные
