Сначала повзрослей (СИ) - Малиновская Маша

— Женя, я привыкну, — улыбается, и дышать как-то легче становится. — Что потом делать без тебя?

А не надо без меня…

Так хочется сказать это, но я скорее себе язык откушу, чем вслух это произнесу. Только улыбаюсь, прикусив губу.

— Кстати! — вдруг спохватывается Герман Васильевич. — Женя, задержу тебя ненадолго, ладно? Ты не сильно спешишь?

— Нет, — качаю головой отрицательно. Даже если бы и спешила…

— Садись в машину за руль, — кивает на полосатика. — Мне надо кое-что проверить, а для этого нужно двое.

— За руль? — у меня аж испарина на лбу выступает. — Да я же понятия не имею… я…

— Садись-садись, я всё покажу, что нужно делать.

Он открывает водительскую дверь и подгоняет кивком. Проморгавшись, иду к машине на деревянных ногах. А вдруг я что-то там сломаю? У меня жизни не хватит, чтобы расплатиться потом.

Осторожно сажусь в кресло, и едва не ойкаю, когда Герман Васильевич, нажав какой-то рычаг у меня под ногами, вместе со мной двигает немного кресло ближе к рулю.

Салон машины впечатляет. Мягкая бархатистая кожа сидений, тёплый, будто живой пластик, запах роскоши. Прикоснуться к чему-либо страшно.

— Ставь ногу на правую педаль, будешь газовать, когда я скажу, ладно?

— А если машина поедет? — спрашиваю испуганно.

— Не поедет, она на ручнике, не переживай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тогда хорошо, — киваю и как-то интуитивно кладу руки на руль.

— Правильно взялась, — с одобрением говорит Герман Васильевич, а мне его похвала так приятна, что аж тепло щекам становится.

Он обходит машину и открывает капот. Что-то там сосредоточенно делает, а я пользуюсь возможностью незаметно рассматривать его и восхищаться, преисполняясь щекочащим, волнующим чувством.

Очень надеюсь, что моё поведение незаметно, потому что больше всего я боюсь выглядеть перед ним идиоткой.

— Газуй, Женя! — говорит громко, и я с перепугу вдавливаю педаль в пол.

Машина взвизгивает, а я, испугавшись, тут же убираю ногу.

— Плавнее давай, понемногу! — командует Герман Васильевич, внимательно глядя под капот.

Вдохнув и выдохнув, я снова ставлю ногу на педаль и теперь уже по чуть-чуть нажимаю. Машина урчит, но уже не так натужно, а Герман Васильевич удовлетворённо кивает. Ещё несколько раз просит то вжать педаль сильнее, то ослабить давление. И спустя несколько минут, убедившись в чём-то там, опускает капот и возвращается в салон.

— Ты справилась, — улыбается, усевшись на пассажирское сидение. — Уверен, будешь хорошим водителем, когда решишь научиться управлять автомобилем.

— Ой нет, — усмехаюсь, — для меня это — космос. Швейной машиной — да, а вот автомобилем точно не решусь.

— Это тебе так кажется, швейной научилась, и тачкой сможешь. Ты умная, Женя.

— Спасибо, — опускаю глаза.

— Вот смотри, всё достаточно просто, — увлечённо говорит он и начинает мне рассказывать, что означают на приборной панели те или иные кнопки и табло.

Спидометр, тахометр, ключ зажигания, свет… Много всяких кнопок, но, признаться, в голове это вдруг цепляется.

— Это рычаг передач. Конкретно эта машина с механической коробкой. Понимаю, что для порше это звучит странно, но так захотел мой друг. Ему по приколу было. Дрифт, понты, все дела. А на автомате сильно не повыпендриваешься. Но как по мне, так механика всегда надёжнее. Не так уж и сложно, смотри.

Он берёт меня за запястье, пуская по руке странные покалывания, и кладёт мою ладонь на рычаг, а своей, большой и крепкой, мягко сжимает сверху.

— Вот так, посильнее, первая передача, — делает движение ко мне и вверх, потом вниз с паузой, — вот так вторая.

Он показывает ещё четыре, и к последней у меня уже в голове плыть начинает всё. Физический контакт оказывается таким будоражащим, что стерпеть нереально.

— И при этом всегда нужно обращать внимание сюда, — он чуть наклоняется ко мне и показывает на один из приборов.

Он так близко, что туман застилает глаза. Топит мой мозг в какой-то вязкой субстанции, и тот отказывается работать. А пока он не работает, не думает, не анализирует, я успеваю сделать глупость — подаюсь вперёд и прижимаюсь губами к губам Германа Васильевича…

Впервые в своей жизни целую мужчину.

20

Женя задерживает дыхание, неумолимо краснея. Дышит так, будто стометровку сдала только что.

— Извините… — шепчет задушено и опускает глаза. Мне кажется, от неё сейчас на сиденье останется лишь горсть пепла. — Извините, Герман Васильевич… Я… я пойду.

Женя пулей вылетает из машины, хватает свой рюкзак на стойке с инструментами и испаряется из гаража.

Дела…

— Привет, Герман, прощаешься? — слышу насмешливое рядом буквально через минуту.

Радич. Ну не может, чтобы не подъебать. Хоть чем-то.

— Да рад, что сдыхаюсь от твоей консервной банки, — выбираюсь из тачки и мы с Семёном крепко жмём друг другу руки. — Привет, друг. Как доехал?

— Обратно будет поудобнее, думаю, — кивает на машину.

— Твой колорадский жук тебя дождался.

— У колорадского жука полоски серые, — поправляет занудно, — а у моего Бамблби — жёлтые.

Бамблби, значит. Женя тоже так назвала.

— Бамблби был…

— Шевроле камаро, я помню, — ржёт Семён.

Не поржать с Семёном с самых первых минут встречи — значит, встретиться не с ним.

Радич подходит к своей машине, простоявшей у меня на консервации почти шесть лет. Уверен, он мог бы себе купить другую, более новую модель, но, видимо, что-то в жизни произошло, где-то в душе что-то сыграло, что захотелось вернуться к тому себе, который ездил именно на этой машине.

Ведь не зря даже у старых машин, совсем уже изношенных многолетней эксплуатацией есть ласковые прозвища — “ласточка”, “красавица”, “дружище”. Один мой товарищ прям с щемящей грустью расставался со своей старой приорой перед покупкой совсем новенького дастера. Казалось бы, выбор-то очевиден. Но… когда вкладываешь во что-то душу, это что-то потом становится дорогим сердцу. Так и с машинами. Это и люди, которых в твоей жизни уже может не быть, определённый период жизни, засевшие занозой эмоции. Это воспоминания.

Семён проводит ладонью по крыше и легонько хлопает.

— Ну привет, — усмехается. — Ещё погоняем, да?

— Конечно, погоняете, — ржу. — Шмель твой вполне бодр и здоров. Масло я заменил, тормозную прокачал, фильтры все заменил на свежие. Развал-схождение парни вчера тоже провели. В остальном тачка свежа и прекрасна, несмотря на твои попытки ушатать её в юные годы.

— Спасибо, Герман! В путь я завтра, так что сегодня, может, пивка?

Семён поднимает за ручку пятилитровую кегу пива, демонстрируя намерения.

— Я только за, — киваю. — Сегодня планов особых не было. Прямо тут посидим или куда поедем?

— Да давай тут. Только надо сгонять пожрать купить.

— У меня, кстати, есть, — вспоминаю про еду, которую принесла Женя. — Пошли.

В подсобке я застилаю стол, достаю бокалы, разворачиваю пакет от Жени. Заботливая какая, и салат сделала, и бутербродов несколько. Да только то, что в машине сделала, смущает.

И одно дело понимать, что у неё самой интерес вспыхнул. Иначе зачем бы она сделала то, что сделала? Совсем другое — самому среагировать. Вот где дьявол кроется. Ведь тут же на прикосновение её несмелое, трепетное, все волосы на затылке дыбом встали.

Пахнет она так, что закачаешься — свежестью, юностью, невинностью, но вместе с тем от неё повеяло такой мощной женственностью, что я… испугался. Да, я, здоровенный мужик, бывавший в разных передрягах — и жизненных, и криминальных, и любовных, вдруг испугался.

Себя.

Потому что шевельнулось внутри в ответ что-то слишком сильное. Опасное. А оно ни ей, ни мне не нужно. Мелкая ещё. Восемнадцать ей. Блть, она в два раза меня младше!

— Оу, это кто о тебе так позаботился, Гермыч, — Радич откупоривает кегу и наполняет оба бокала. — Вроде ни Кристина, ни Катерина не склонны на такое. А еда явно домашняя.