Наследник для Шаха (СИ) - Гур Анна

— Антонина Сановна… — слышу посторонний голос.

— Ну как там, доктор?

— Операция прошла успешно.

— Поля, мне пора, это врач. Все дочка, выдыхай. Хорошо все!

Мама отключается, а я смотрю на погасший дисплей. Радость имеет привкус настороженности, но все же я прикрываю глаза и опираюсь затылком о холодную дверь позади меня.

Папа выкарабкается. Это сейчас самое главное.

Встаю и разуваюсь, сдираю с кожи прилипшие джинсы и закидываю всю одежду в стиралку. Хочу стереть все следы Шахова с моего тела и жизни. Жаль, воспоминания так же не заглушить, а память не промыть.

На слабых ногах иду в душ, долго вожу губкой по воспаленной коже, замечаю следы от его щетины, и кожа идет мурашками только от одного короткого воспоминания того, как до одури приятно чувствовать мужские губы и острую ласку.

Выбираюсь из ванны, сил нет ни на что. Обматываюсь полотенцем и как есть падаю на старенький продавленный диван, который служит мне кроватью. Постель свою даже не застилаю. Меня вырубает молниеносно. Я уплываю в глубокий сон без сновидений. Давно я так не высыпалась, но просыпаюсь я от страшного стука и трезвона…

Кое-как соскребаю себя с дивана и босыми ногами шлепаю к входной двери. Заглядываю в глазок и обмираю. Не думала, что увижу Алевтину Михайловну так скоро.

— Отпирай! Журавлева! Открой! Что ты там делаешь?! Знаю же, что дома. Ключ в замке! Чем занимаешься в моей квартире, что хозяйку не впускаешь?!

Кричит на весь дом, а меня так и подмывает ответить. Нет меня! И морду лица вашу одутловатую я не хочу видеть еще как минимум две недели!

— Открой!

Рявкает так, словно знает, что смотрю на нее в глазок. Сердце опять наполняется предчувствием, но не открыть не могу. Попросту потому, что знаю — у хозяйки квартиры имеются ключи, а начинать разговор со ссоры не хочется.

Делаю оборот ключа в замке и распахиваю дверь. Женщина не ждет ни приветствия, ни приглашения.

— Чего здесь творишь? — проговаривает с порога и, отодвинув меня, проходит внутрь старой обшарпанной халупы, которой я, как могла, придала уют. Попыталась отмыть, но не слишком преуспела, правда. Обои кое-где просто держались на соплях, потолок в желтоватых пятнах показывал нечистоплотность верхних соседей.

— Так-так-так.

Алевтина Михайловна, не разуваясь, проходит вглубь своих владений с лицом королевы, снизошедшей до простых смертных, заходит в единственную комнату — гостиную — спальню, затем идет на кухню. Бесцеремонно принимается открывать шкафы, а я в полном шоке наблюдаю за тучной дородной женщиной в ярко-сиреневом платье и черном бархатном пальто. Вид затрапезный, нафталиновый, с ярким уклоном в сторону буржуазии. Не хватает только широкополой шляпы и гипюровых перчаток для полноты образа мадам.

— Вот говорили мне не связываться с лимитой. Не верила. Все доброта моя…

Не очень понимаю, что именно женщина бурчит под нос, долетает только ее явное недовольство.

Следующим осмотру подвергся туалет со сломанным бачком. Сломанным не мной, кстати.

Закончив свое расследование, женщина, наконец, оборачивается ко мне. Окидывает мой внешний вид неприязненным взглядом и мне становится не по себе. Я стою в одном полотенце перед полностью одетым человеком, что вызывает неприятные чувства, демонстрирует мою уязвимость. В то время как женщина с явным омерзением скользит по моей почти обнаженной фигурке взглядом. Оценивающим. Неприятным. Липким. С примесью зависти. Ярко подведенные сурьмой глаза останавливаются на моих длинных волосах, которые я обычно держу собранными.

И без того узкие губы женщины с ярко-морковной помадой поджимаются.

Глава 11

— Бурные ночи, смотрю, проводишь, Журавлева. Правильно мне Фоминична говорила. Гнать тебя надо поганой метлой и квартиру сдавать достойным людям! А у тебя, поди, тут притон организован. Соседи на шум жалуются. Мужиков, небось, водишь. Вона как все тело в следах! А я-то по доброте своей жилье прошмандовке сдала. Тьфу ты! Смотреть на тебя не могу. Оденься! Похабница!

От такого нефильтрованного потока у меня рот в шоке открывается.

— Алевтина Мудае… — чуть не ляпаю прозвище злостной бабенки, но вовремя поправляю себя, — эээ… Михайловна, вы в своем уме?! Что вы такое говорите?

— Говорю, что все! Хватит! Чтобы ноги твоей здесь не было с хахалями твоими!

— В смысле?!

Задаю вопрос, пока мозг еще обрабатывает информацию, не в силах переварить истеричные выпады ненормальной.

— В самом прямом! Квартиру освободи. Я тебе жилье по скидке сдавала, а мне нормальную цену предложили. Людям срочно надо, так что чтобы завтра утром я пришла и тебя здесь не увидела!

— У меня квартира наперед оплачена, вы в своем уме?! Куда я пойду?!

— Меня не волнует. Скажи спасибо, что время на сборы даю, а не ментам сразу звоню со своими подозрениями!

— Какими подозрениями?!

Переспрашиваю, хотя адекватностью здесь и не пахнет. Только жажда наживы и мой прокол, что я не заключила договор по аренде с хозяйкой.

— Что ты промышляешь тем самым, — делает большие глаза и смотрит многозначительно.

Так и хочется спросить “чем тем?”, но разум вовремя включается. Тут решение уже принято, а я на птичьих правах. Не доказать же, что все уплачено. Расписок нет, ничего нет. Мое слово против ее. А общаться с полицией мне как-то не хочется. Не после того, что произошло в лучшем лоундже «Элита».

От воспоминаний становится горько. А ведь Алевтина Мудаевна в чем-то права с позиции искривленных зеркал, я ведь провела ночь с мужчиной, который также принял меня за “ту самую” представительницу древней профессии.

От мыслей становится слишком тошно.

— Я хозяйка и в своем праве! — как гончая, взявшая след, выпячивает грудь пятого размера и готовится меня выживать всеми способами.

Не отвечаю больше ничего. Смотрю в размалеванное лицо нафталиновой старухи. Есть такие злыдни. Ничего общего с моей бабушкой, которая осталась в воспоминаниях доброй женщиной, подкармливающей меня разными пирожками.

Теплое воспоминание из далекого детства вспыхивает лучиком добра и затухает от слов Алевтины Мудаевны.

— Время до утра! Ключи сдашь Фоминичне! На этом все! Вздумаешь мне нагадить под конец, имей в виду: у меня есть копия твоего паспорта, а зять мой в прокуратуре работает! Если что — из-под земли достану!

Гаркает так, что у меня уши закладывает, затем разворачивается и выходит, прикрыв за собой дверь, а я валюсь обратно на диван и пустым взглядом смотрю на шкаф, видавший свои лучшие годы разве что в эру совка.

Злость и обида поднимаются в груди. Денег нет. Работы нет. Да еще и эта “домомучительница” решила сыграть свою роль в том, чтобы окончательно выбить почву из-под моих ног. Даже если бы я захотела в отместку навредить Алевтине Михайловне — здесь ломать нечего, как, впрочем, и брать.

Слезы обжигают глаза, становится горько и обидно.

Надеваю свои домашние вещи, собираю волосы и топаю на кухню. Я не помню, когда я ела в последний раз, но открыв холодильник, в котором даже останков повешенной мыши не осталось, я достаю староватый сухой творог и принимаюсь его жевать, завариваю зеленый чай — говорят, тонизирует, но не помогает особо.

Дышу тяжело, жую, просто заставляю себя делать хоть что-то, чтобы не упасть в истерику. Наконец, беру телефон и звоню своей единственной подруге в мегаполисе.

Дышу тяжело, жую, просто заставляю себя делать хоть что-то, чтобы не упасть в истерику. Наконец, беру телефон и звоню своей единственной подруге в мегаполисе.

Пока жду ответа и считаю гудки, вожу пальцем по стеклу. На улице заряжает дождик, барабанит по окну. Трезвонит весело.

Тук-тук-тук…

Прикрываю веки и пытаюсь успокоиться. Подруга долго не берет. Отключаю и сжимаю телефон в руках. Не знаю, что делать. Как быть дальше. И от внезапной трели чуть не подпрыгиваю. Смотрю на дисплей и отвечаю на звонок.

— Привет…

— Журавлева, чего стряслось?!