Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

Он неслышно вошёл, когда я подметала пол и остановился на пороге.

— Я всё. Помощь нужна? Могу выкинуть мусор.

— Похороны — это такая формальность, — в тот момент я как раз думала об этом. — Люди приходят на них ради самих себя, чтобы совершить хороший поступок и потом спать спокойно. Или просто порадоваться, что умерли не они.

— Вообще-то приходят, чтобы выразить любовь и уважение к умершему, — в его голосе прозвучало осуждение.

Я выпрямилась.

— Выражать любовь нужно живым, а мёртвым она уже не нужна.

Несколько секунд мы смотрели прямо друг на друга, после чего он кивнул с таким видом, будто я сказала какую-то гадость, но это было ожидаемо и ничуть его не удивило.

— Что мне ещё сделать?

— А ты любил Надю?

— Что? — он поморщился, словно не расслышал, но я готова была поклясться, что по его лицу пробежала тень.

— Ну, вы же общались и всё такое… — я сделала многозначительную паузу. — Что конкретно ты хотел выразить, когда пришёл к ней на похороны?

— Я пришёл, потому что так правильно, — он без труда выдержал мой требовательный взгляд.

— А почему у Нади не было друзей, которые хватились бы её?

— Я не знаю.

— Кто-нибудь из них пришёл на похороны?

— Нет. Зато Павел Степаныч был.

— Трудовик? Ого! Круто. Наверное, рыдал горючими слезами?

— Почему ты такая злая, Микки? С человеком случилось несчастье, а ты только насмехаешься. Даже если Надя тебе не нравилась, сейчас это уже не имеет никакого значения. Ты жива, а она мертва. Считай, что ты победила. Только держи это в себе.

Его слова прозвучали унизительно. В глазах читался укор.

Я бросила веник на пол и вытащила флэшку.

— И это ты собираешься учить меня морали?

— Что это? — он протянул руку, но я резко убрала флэшку за спину.

— Ты знаешь.

— Без понятия.

— Ваши с Надей похождения.

— Извини, Мики, я не понимаю, чего ты хочешь, — Томаш улыбнулся.

— Я хочу, чтобы ты во всём сознался! — выпалила я на одном дыхании, совершенно не подготовившись. Думала вывести его из себя, но он не вывелся. Только задумчиво нахмурился.

— Сознался в чём?

— В том, что это ты её убил.

Я внимательно следила за его реакцией. Очевидно, что он напрягся, но очень старался этого не показывать, поэтому, улыбаясь, продолжал смотреть мне прямо в глаза, как это делают животные, когда решают, стоит ли им напасть или лучше отступить.

— Неожиданно. И зачем мне это?

— Откуда мне знать? Возможно, из ревности, или потому что ты маньяк.

Встряхнув головой, он неожиданно рассмеялся, как если бы вдруг сообразил, что это игра или розыгрыш.

— Мне ничего не стоит пойти сейчас в полицию и отдать им эту флэшку.

— Можешь объяснить, что на ней?

— Там запись, где у вас с Надей секс.

— Не может быть. Покажи.

Он снова протянул руку. Взгляд у него был медленный, но движения быстрые. Я отпрянула.

Снисходительная улыбочка наконец-то стёрлась. Томаш явно разволновался.

— Где ты это взяла и зачем она тебе?

— Пойду с ней в полицию.

Его плечистая фигура, закрывающая дверной проём, казалось, выросла до размеров кухни и угрожающе нависла надо мной.

— Считаешь, это доказывает мою виновность?

— Пусть полиция разбирается, — откликнулась я как можно беспечнее.

Уловка сработала. Впервые я видела на его лице нечто большее, чем демонстративное равнодушие.

— Скажи просто, что тебе нужно. Ведь, что-то нужно, да? Иначе ты бы не провоцировала здесь меня, а была уже в полиции, — он перевёл дыхание.

— На что это я тебя провоцирую? Теперь ты и меня, как и Надю, трахнешь и бросишь в колодец?

На секунду он словно провалился в свои мысли, а после короткой паузы вынырнул.

— Тебя? Нет. Чего ты хочешь?

— А что ты можешь предложить?

Пора было переходить к разговору о растяжке, но злить его оказалось забавно.

Однако Томаш отступил. Вышел в коридор. Постоял там какое-то время, успокаиваясь, затем стал обуваться.

— Куда? — я выбежала следом. — Мы не договорили.

— Ты несёшь какую-то чушь. У тебя ничего на меня нет. Докажешь — будем разговаривать.

— И что, ты вот так просто уйдёшь?

— Мне здесь больше делать нечего, — он сорвал куртку с вешалки и вышел, громко хлопнув дверью.

Я, конечно, повела себя, как стерва, но выбор между добром и злом всегда неоднозначен и правильного решения в большинстве случаев не имеет.

На самом деле, я просто очень разнервничалась и меня понесло. Предполагалось, что я всего лишь спрошу про растяжку, и если бы это был не Томаш, разговор сложился бы совсем иначе.

Наверное, мне стоило перестать думать обо всём этом. Расслабиться и отвлечься. Возможно, дело было в холоде или непрекращающемся дожде, в простуде и задолбавшем беспорядке, в хронической усталости и надвигающихся ЕГЭ. А тут ещё Надя. Надя в реальности и Надя во сне.

Почему всё же она сказала тогда, что это я в чём-то виновата? Была ли Лиза права, что всё дело в ревности? Или, может, Надя решила, что флэшку подкинула я?

Поводов для её злости могло быть множество, но когда она говорила «ты виновата», то имела в виду что-то конкретное, что-то, что уже случилось или должно было произойти. Что-то, о чём я могла пожалеть.

Была ли она действительно такой жуткой, как мне теперь вспоминается? И почему во сне я никак не могу разглядеть её лица?

Время стирает память.

Вот как с мамой, например. Хоть я и помнила, как она выглядит, но на самом деле особо и не помнила. В памяти остались лишь отдельные моменты и ситуации, но какой она была на самом деле, я забыла.

Хотелось вспоминать только хорошее, но я не могла себе этого позволить, ведь она же меня бросила. А значит, и не стоила хороших воспоминаний. Они разъедали мне душу и вносили смуту в сердце и мысли.

Не будь Кощея, я бы тоже стала одинокой. Обо мне бы тоже никто наверняка не сожалел, и чтобы убраться в квартире, пришлось бы звать каких-нибудь левых людей.

И всё равно Томаш не имел права вот так уходить. Это было оскорбительно, пусть я и нарочно выводила его.

Взгляд упёрся в оставленный на спинке стула пиджак. Я сняла его и оглядела, как если бы это был опасный, плохо изученный предмет, затем понюхала. Никакого особенного или необычного запаха не было. Пиджак пах Томашем настолько, насколько я успела его узнать. Проверила карманы. В одном из них нашёлся ластик, а в другом нащупала что-то маленькое и круглое, но вытащить не получилось. Вывернула карман наизнанку и обнаружила обычную, только пришитую изнутри серую пуговицу.

Томаш написал в Вотсап минут через двадцать. Тогда, когда я уже ушла из Надиной квартиры. Спросил, там ли я ещё, и пожаловался, бедолага, что забыл пиджак. Я ответила, что пиджак забрала и оставлю его в школьной раздевалке, потому что учиться сегодня уже не пойду.

Не могла же я отправиться на уроки с пакетом вчерашней еды. Колбасной нарезкой и селёдкой от него воняло за версту.

Ключ занесла сразу директрисе. Сначала её секретарша не хотела меня пускать, но, услышав мой голос, Тамара Андреевна велела зайти.

Она сидела за столом бледная и заплаканная, и, громко высморкавшись, сразу выложила:

— Они пытаются приплести к этому Женечку, представляешь? Моего Женечку.

— К смерти Надежды Эдуардовны? — неуверенно уточнила я, потому что сама думала только об этом.

Тамара всхлипнула.

— Они написали, что Женечка — угроза. Что я не имею право допускать его к работе с детьми, и что он, возможно… Что он… Имеет к этому ужасу какое-то отношение.

— Кто такие они?

— Не знаю. Кто-то. Родители. Из-за всей этой отвратительной галиматьи в интернете. Мне звонили из роно. Требуют срочно его убрать. Господи, как им такое пришло в голову? Что за люди? — Тамара Андреевна вытерла ладонью слёзы. — Он ещё не знает. Ума не приложу, как ему сказать об этом.

— А полиция что? Они вообще собираются это расследовать?