Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

— Ась? — вдруг спрашивает Пётр, и я быстро стираю все возможные тени с лица и поднимаю глаза. Он вынул один эирпод, телефон на животе, смотрит пристально. — О чём думаешь?

— Ни о чём, — бодро вру я.

— Ты можешь сказать мне, если хочешь.

Не могу. Я просто буду заботиться о нашем тёплом и тугом коконе и оберегать его от всего, особенно от болезненных воспоминаний.

— Да вот, — снова включаю мастера переводить тему, — размышляю, не записаться ли мне на курсы самообороны. А то, знаешь ли, мало приятного, когда за тобой по ночам ходят стрёмные мудаки.

Он ещё мгновение внимательно смотрит мне в глаза, будто пытается прочитать мысли, а затем хмурится, скребёт пальцами хорошо заросшую щёку.

— Ась, может быть, ты позволишь мужчине обеспечивать твою безопасность?

Крепко сжимаю губы, чтобы не расплыться в широченной улыбке и не спросить, какому такому мужчине — ему, что ли?

— Пожалуйста, больше не ходи одна по ночам, ладно? Мудаков вокруг полно. А если страшно, звони мне. Приеду, заберу, вытащу из любой передряги. Я серьёзно, Ась, чего ты ржёшь?

— Вовсе я не ржу, — глупенько смеюсь я.

Это нервное. Или даже гормональное. Иначе почему его «помогу чем смогу» я воспринимаю как нечто жутко романтичное, на тринадцать из десяти?

— Ну-ка иди сюда, — говорит он и тянет меня к себе.

— Кота же раздавим! — сопротивляюсь я, позволяя Платону спрыгнуть с дивана, раздражённо тряся кончиком хвоста, а потом прижимаюсь к Петру, сплетая свои ноги с его. — А что, если в нужный момент ты окажешься занят? Не знаю, будешь, там, лампочку кому-нибудь вкручивать? Может, мне освоить хотя бы один приёмчик? Ты знаешь? Научишь?

Он улыбается уголком губ, демонстрируя мою любимую ямочку на щеке, и рассматривает меня взглядом, который я чувствую кожей, будто это физическая ласка.

— Научу. Купи перцовый баллончик и в любой непонятной ситуации используй сто первый приём карате.

— Это какой? Какой?

Но вместо ответа Пётр целует меня, и так это хорошо, что я, как заправская Скарлетт, решаю подумать обо всём остальном завтра.

А завтра нам предстоит разлука.

Это последний день затянувшихся новогодних каникул, и утром Пётр говорит, что ему нужно на работу. Всего на пару часов, не больше, надо решить несколько очень важных и срочных вопросов, он и так целую неделю виртуозно притворялся заболевшим, пьяным и уехавшим в Гималаи одновременно.

Мы стоим у входной двери, обнимаемся, целуемся, милуемся. Я ною, что мне надо домой, проверить, всё ли там в порядке, переодеться, цветы полить, в конце-то концов, а он прижимает меня к себе и просит дождаться, и потом обязательно отвезёт. И мы заедем куда-нибудь поесть нормальной еды — например, отличных говяжьих стейков для поднятия гемоглобина. И обсудим возможность секса во время месячных. Последнее он предлагает, с интересом заглянув в вырез футболки и взвесив в ладонях изрядно увеличившуюся грудь, а я хихикаю и соглашаюсь. Он трётся носом о мой нос, целует и выходит за дверь.

Остаюсь в квартире одна и ещё какое-то время стою в прихожей, рассматривая отпечатки своих ладоней на зеркальной дверце шкафа. Они появились, когда Пётр неосторожно сказал, что я красивая, когда кончаю. Я хмыкала, фыркала и не верила, и тогда он отвёл меня к зеркалу и взял сзади. Я упиралась руками в гладкую поверхность и смотрела на своё отражение. Не уверена, была ли я в момент того ярчайшего оргазма красивой, но на Денали точно поднялась.

Медленно прохожусь по квартире, касаюсь пальцами углов мебели, отстукиваю ногтями ритм по картонным коробкам, которые кажутся бельмом на глазу в продуманном интерьере. Пётр говорил, что избавится от них, как только транспортные компании вернутся к нормальному графику после праздников, а пока коробки стали сторожевой башней Платона — с них так удобно оглядывать владения.

Беру с кресла рубашку и прижимаю к носу. Пахнет дубами, клёнами и ясенями. Не то чтобы я прям фетишистка, но эта ерунда с запахами началась, когда я бросила курить. Теперь знаю, кто из пассажиров утреннего автобуса завтракал сырокопчёной колбасой, а у кого из стоящих в очереди в кассу супермаркета есть собака. И ещё я прочно ассоциирую людей с запахами. Например, офис-менеджер Марина с теперь уже бывшей работы пахнет исключительно земляничным моноароматом от популярного косметического бренда, и ни одной чужеродной нотки больше не услышать. Сонька пахнет терпким чёрным чаем и вишней, Матвей — специями и железяками. А Пётр… Пётр пахнет Петром. Мокрыми деревяшками, молодыми листьями, пряными мхами. Невозможно насытиться.

Кстати, о Соньке. Листаю в телефоне историю нашей переписки за последние дни: я была не особо активна, а вот подруга исправно отчитывалась о своих каникулах, присылала заметки о новогоднем безделье, фотки с родителями, забавные мемасики и обещанные эротические картинки. Как-то на днях я замерла посреди квартиры, рассматривая очередную восточную гравюру, такую заковыристую, что пришлось даже склонить голову набок, чтобы разобраться, где чьи руки, ноги и остальные части тела. Пётр заинтересовался моей внезапной гимнастикой, встал рядом, заглянул в телефон, хмыкнул и тоже принялся выворачивать шею. Тогда мы решили, что настало время озвучить самые смелые сексуальные фантазии. Глаза загорелись, но тут же потухли, поскольку тайные желания у нас как-то естественно становились явными с первого января, а до практики особо изощрённых извращений мы пока недостаточно заскучали в постели. Загрустили и трахнулись на кухонном столе, мне в задницу впилась вилка, Пётр угодил рукой в оставленные после завтрака пирожные, но я с таким энтузиазмом слизывала крем с его пальцев, что он попросил внести этот пункт в список запрещённых приёмов. Тех, от которых слишком быстро сносит крышу.

Долго смотрю на поле для нового сообщения в нашем с Сонькой чатике. Мне одновременно хочется и поделиться с ней невероятной историей о том, как случайный полуночный мимокрокодил попал ко мне домой, а потом — под кожу, и остаться в плотном коконе вдвоём с Петром. Решаю всё рассказать Соньке позже, с глазу на глаз. Она будет рада за меня.

А пока телефон в руках, беру через электронную регистратуру талон к гинекологу: сдам анализы и проконсультируюсь по поводу оральных контрацептивов. Пожалуй, вот моё неосуществлённое тайное желание — почувствовать его полностью, наживую.

Наворачиваю ещё один круг по квартире, хватаю с полки первую попавшуюся книгу, открываю на середине и устраиваюсь на диване. Я люблю читать книги с середины: не знаешь прошлого, предвкушаешь будущее, растерянно топчешься в настоящем. Очень напоминает мою жизнь.

Через часок живот грозно урчит, даже Платон, снизошедший с коробочной башни мне под бок, открывает один глаз и с презрением на меня косится. Мой организм — гнусный разрушитель моего образа сильной и независимой. Если раскидываю руки во сне и громко храплю, значит, хорошенько наклюкалась накануне. Если живот урчит так, что стены трясутся, значит, последние сутки ничего толком не ела. Как вчера, например, когда весь день крючилась от боли.

Шепчу Платону «Простите-извините», сползаю с дивана и иду покорять кухню. В холодильнике жестянки с энергетиками, банка консервированного горошка, половинка лимона и заветрившиеся куски позавчерашней пиццы — и этот человек ещё хмыкал, глядя в мой пустой холодильник! — и я осторожно сую нос в кухонные шкафы в надежде найти упаковку крекеров или ещё какой-нибудь быстрый перекус. Среди не особо вдохновляющих контейнеров с крупами и баночек со специями мне попадается набор юного кондитера: открытый пакет муки, разнообразные посыпки, шоколад в каллетах, всякие миндальные лепестки и кокосовые стружки, а также лопатки-скалки-формочки. Веселюсь, представляя растрёпанного Петра, месящего тесто, но тут же быстро соображаю, что могу использовать муку по назначению. Оладушки! Я же королева оладушек! От момента, как я начинаю хотеть их, до момента, как я съедаю последний, проходит не больше пятнадцати минут, а это быстрее, чем бежать в макдак. И даже отсутствие яиц и традиционного для крестьянских рецептов прокисшего кефира не помеха.