Оливия Голдсмит - Опоздавшая
— Ну, ну. Перестань, — говорила она. — Все хорошо. Ты хорошая девочка.
Белл никогда не разрешала детям плакать, даже когда те были совсем маленькими. А Мария, казалось, отнеслась к слезам Карен как к вполне естественному проявлению чувства. Карен с трудом выговорила:
— Моя лягушка!
— Что? — спросила Мария.
— Моя лягушка, — повторяла Карен, продолжая плакать.
Мария ласково погладила Карен и вышла из комнаты. Карен продолжала рыдать, сидя у кухонного стола в скромном маленьком домике. Она постаралась успокоиться, боясь напугать свою мать, но никак не могла остановиться. Вдруг она услышала легкий шум за спиной и обернулась. Вся в слезах на пороге стояла Мария. В руках у нее была маленькая сморщенная зеленая резиновая лягушка.
Мария настояла на том, чтобы Карен осталась обедать.
— Ничего особенного. Только цветная капуста и цуккини. Мне полагается быть на диете, но я, конечно, не выдерживаю ее.
У Марии и Альфредо не было детей. Зато Мария рассказала ей о своих племянницах. Их было восемь. И еще шесть племянников. Карен, в свою очередь, поведала ей о своей профессии, о жизни в Нью-Йорке, но она не стала рассказывать ни о своем замужестве, ни о Белл, ни об Арнольде. Мария казалась вполне удовлетворена тем, что слышала: она не была из тех женщин, которые хотят все знать, влезая в подробности. Мария не задавала вопросов — просто слушала и была довольна тем, что ей хотели рассказать. Это настроение было заразительным и передалось Карен. Они сидели в маленькой кухонке. Мария хлопотала, переходя от холодильника к плите. Вся кухня была пропитана запахом хорошего оливкового масла и жареного перца. Карен чувствовала себя умиротворенной, ей казалось, что она окутана теплом и впитывает его в себя, как сухая кожа впитывает крем. Она была защищена от мыслей о Джефри и Джуне, от проблем с Лизой и К. К. Inc. Сейчас она не думала о заботах, ожидавших ее в Нью-Йорке. Она просто сидела в маленькой кухонке маленького домика в Чикаго и чувствовала себя прекрасно.
Они обедали. Обед был полной противоположностью обедов Белл. «Моя мама делает все так быстро, ловко и естественно! Поджарила перец, приготовила макароны и цуккини с цветной капустой — получилось очень вкусное блюдо, все пропитанное свежим оливковым маслом. Посуда самая простая — ни фарфора, ни хрусталя. Но еда великолепная и обильная». Карен ела с наслаждением. «Сколько таких блюд мама недоготовила мне, а я не доела! Я могла бы вырасти с чувством довольства и изобилия». Как могло случиться все, что произошло? Почему Мария отказалась от дочери, а она лишилась всего этого?
Карен смотрела на маленькую кухню, на круглое лицо Марии, на ее простую, немодную одежду, на фотографии племянников и племянниц, украшавших холодильник и стены. Карен рассматривала своих родственников. Они все выглядели типичными итальянскими рабочими. У нее не было ничего общего с ними. Карен была выше и крупнее женщин этой семьи. И волосы у нее были светлее — не черные, а каштановые. Но все-таки они были ее родственниками, дядями, тетями, кузенами, с которыми она может познакомиться. И все же Карен чувствовала, как много в жизни уже упущено.
«Конечно, если бы я выросла здесь, я бы не поступила в Пратт, я не встретила бы Джефри, возможно, не стала бы дизайнером, а работала бы на какой-нибудь фабрике. Это была бы совсем другая жизнь. Она могла бы оказаться скучной и тяжелой». Карен знала это. Но сейчас ее жизнь стала настолько плохой, что она мечтала о простой и естественной жизни Марии. Боже, что хорошего быть Карен Каан? Что такого замечательного в Вестпорте? Так ли ей важно обедать в ресторанах типа Со-Хо?
— Я так счастлива тебя видеть и знать, что у тебя все хорошо, — говорила Мария.
В какой-то момент Карен хотела сказать ей, что у нее отнюдь не все хорошо, что вся жизнь ее пошла прахом. Но это расстроило бы мать, и она предпочла промолчать. Карен чувствовала, что, пока находится в этом доме, она в безопасности и у нее все хорошо.
Они долго ели. Потом Карен помогла Марии убрать все со стола. Мария рассказала Карен о болезни Альфредо и о том, как она тоскует по мужу.
— Это из-за его сигар, — говорила она, качая головой. — Он был таким упрямым. Лучше уж и не вспоминать.
Мария опять взяла альбом. Ей хотелось показать Карен фотографии Альфреда. Мария перевернула страницу альбома, и перед ними оказалась фотография Карен на фоне дома. Обе женщины долго рассматривали снимок.
— Это было в тот день, когда мы узнали… — сказала Мария, ласково погладив руку Карен.
— Что вы узнали в этот день? — спросила Карен.
— В этот день мы узнали, что больше не можем держать тебя у нас. Это был ужасный день. Я целый день проплакала и не могла остановиться. Альфредо говорил мне, что я могу напугать тебя, но я не могла остановиться.
Глаза Марии наполнились слезами. Карен придвинулась к ней поближе, стараясь успокоить.
Теперь или никогда. Брошенная одинокая девочка должна была, наконец, узнать правду.
— Но почему же вы должны были это сделать? — спросила Карен. — Почему вы отдали меня?
Она старалась говорить как можно мягче, без ноток осуждения в голосе. Но маленькая девочка на фотографии заслужила услышать правду.
— Государство, — сказала Мария, утирая слезы, — государство не оставило нам другого выбора.
Карен посмотрела на нее с недоумением. Почему государство захотело отнять ребенка у матери? Разве Мария и Альфредо плохо обращались с нею? Карен не могла этому поверить. Не поэтому ли она помнит так мало? Какая могла быть еще причина? Может быть, деньги? Нет, не очень похоже на это: они могли нуждаться, но у них был свой дом. Это было больше того, что имеют другие. Мария громко высморкалась.
— Это было так давно, но так больно об этом вспоминать, — сказала она и тяжело вздохнула. — Ну, ничего. Ведь о тебе позаботились. А сейчас ты даже нашла меня. И я опять тебя увидала. Какое счастье!
— Какое счастье, что я наконец-то встретила родную мать, — сказала Карен.
Возникла пауза. Мария молчала.
— Что ты имеешь в виду, Карен? — как-то странно спросила Мария.
— Моя приемная семья была большая, но мне всегда чего-то не хватало. Я чувствовала, что должна встретиться с родной матерью.
Мария взглянула на Карен широко раскрытыми глазами.
— Карен, ты жила у нас почти четыре года с момента рождения. Я была уверена, что государство отдаст тебя нам. Но потом, перед самым удочерением, она вернулась. Она приехала за тобой. И государство отдало тебя ей. Она вышла замуж и захотела взять ребенка обратно. Это разбило нам сердце, мы были убиты. Но это было справедливо. В конце концов, ты действительно не была нашей дочерью.
