Пенелопа Уильямсон - Хранитель мечты
Он продолжал баюкать ее на коленях до тех пор, пока грубые руки рывком не поставили его на ноги. Когда тело Арианны скатилось в залитую кровью траву, он не удержался от приглушенного выкрика. Его потащили на веревке, привязанной к седлу, туда, где Генрих нетерпеливо бродил по берегу, руки. Его правая рука была наспех обмотана окровавленной тряпкой.
— Поставьте его на ноги! — приказал он, когда Рейна поставили на колени в прибрежную грязь у его ног.
Кто-то поспешил выполнить приказ, изо всех сил дернув вверх веревку, которой были скручены за спиной руки Рейна.
— Подайте мне его меч!
Король принял меч и злобным движением вонзил его в мягкую землю между стопами пленника. Лезвие задрожало, но вскоре замерло.
Рейн, однако, не видел ни меча, ни действа, которое устроил король из наказания за его измену. Взгляд его оставался прикованным к тому месту, где одиноко лежало в траве тело Арианны.
«Вдруг она очнется? — это было все, о чем он мог думать. — Вдруг она очнется в последний раз, а меня не будет рядом?»
— Предатель!
Генрих не сказал, а выплюнул это слово, размахнулся и ударил Рейна по лицу тыльной стороной левой руки. Поскольку на ней оставалась кожаная боевая перчатка, утыканная железными остриями, удар вышел жестоким и распорол щеку.
Тело Рейна содрогнулось от боли, но сознание совершенно не восприняло случившегося. Он видел и сознавал только одно: его жена умирает в одиночестве на жесткой траве пустоши.
— Лишить этого недостойного рыцаря его шпор! — рявкнул король, оскалив зубы в улыбке злобного торжества. — Как только это будет сделано, он больше не будет рыцарем.
Вперед выступил один из его людей с обнаженным мечом. Он срубил шпоры — символ рыцарства — в два коротких удара. Его меч был остер и срезал полностью задники обоих сапог вместе с кожей. Стопы ног Рейна закровоточили, но он не почувствовал этого. Он не мог отвести глаза от тела, уткнувшегося лицом в траву.
Когда Рейна подтащили к подводе, которая должна была отвезти его прямиком в тюрьму (навстречу жалкой, унизительной смерти изменника на лондонской площади), и начали привязывать, он молча повернулся, чтобы бросить прощальный взгляд через плечо.
Кто-то появился на окраине леса, ведя в поводу лошадь. Солнечный свет высветил оранжевые пряди волос, и Рейн подумал с горьким облегчением: «Слава Богу, Талиазин присмотрит за тем, чтобы Арианна была похоронена по-христиански».
— — Глава 27
Крысолов по имени Хеймо сидел за испятнанным столом в своей любимой таверне. Он чувствовал довольство, которое возрастало по мере того, как убывал эль в кружке, третьей за этот вечер. Хеймо любил просиживать вечера в «Суковатой дубине», потому что эль здесь не напоминал вкусом лошадиную мочу, а шлюхи по большей части сохранили кое-какие зубы в своих накрашенных ртах. Правда, в этот вечер его мало интересовали как здешние шлюхи, так и эль в кружке.
Хеймо испытывал живой интерес к девчонке, которая сидела съежившись за столом в самом дальнем углу таверны. В руках у нее была кружка эля, но за то время, пока крысолов наблюдал, она не сделала ни глотка. Взгляд ее был прикован к двери, и каждый раз, как та распахивалась наружу, в туман и сумрак, девушка привставала со скамьи, только чтобы снова на нее опуститься, разглядев посетителя. Лицо ее при этом выражало сильнейшее разочарование.
Разумеется, она не шлюха. Каждый, у кого целы оба глаза, разглядел бы это, а у Хеймо зрение было хоть куда. Девчонка куталась в плащ из самой дорогой шерсти, какую только можно найти в Уэльсе, и потом, в ней чувствовалось достоинство. В том, что она оказалась в таверне такого низкого пошиба, не было ничего необычного. Публичные дома Саутуорка частенько давали приют самым приличным путешественникам, припозднившимся в дороге и не успевшим попасть в Лондон до закрытия городских ворот.
Как следует подогрев решимость элем, Хеймо взял со стола недопитую кружку и начал бочком приближаться к девушке, на ходу придумывая тему для легкого разговора. В этот момент дверь таверны снова распахнулась. На этот раз девушка осталась стоять, и Хеймо с любопытством обернулся, чтобы посмотреть на того, к кому относилось выражение неописуемого облегчения на ее лице. Он увидел молодого человека, даже скорее юношу, с длинными волосами ярко-оранжевого цвета (какого, как думал Хеймо до сих пор, бывает только лисий мех). У мальчишки к тому же был на редкость заносчивый вид.
Вновь прибывший заметил девушку и немедленно направился к ней. Ноги сами собой понесли Хеймо ему навстречу.
— Прошу прощения? — сказал юноша приятным мелодичным голосом.
Он был красив почти девической красотой и, по мнению Хеймо, едва вышел из возраста, в котором мочат пеленки. Но глаз у крысолова был зоркий, и от него не укрылся странный мерцающий свет, таящийся глубоко во взгляде незнакомца. Ощущение было в точности такое, словно он смотрел на пару крохотных свечек, спрятанных в глубине перламутровых раковин. Рука, белая и изнеженная на вид, крепко и как-то привычно сжимала рукоятку кинжала. Хеймо случалось видеть раны, нанесенные таким вот тонким, обоюдоострым лезвием, и потому он поспешно отступил, позволив парню пройти. «Ни одна девчонка в мире, — подумал он, — не стоит того, чтобы показать всей таверне цвет своих кишок».
Тем временем Талиазин плюхнулся на скамью рядом с Арианной и дунул на прядь, упавшую ему на глаза.
— Что за грязная, отвратительная дыра!
Он обвел взглядом шаткие лоснящиеся скамьи и неопрятные столы, за которыми грудились землекопы, лудильщики и мусорщики — завсегдатаи таверны «Суковатая дубина». Изящные крылья его носа брезгливо затрепетали: заведение это провоняло пригорелым жиром, мокрой шерстью, свежим и застарелым потом.
— Надеюсь, миледи, никто не беспокоил вас? Тот человек, например? — Он просто смотрел, ничего больше.
Арианна поднесла к губам глиняную кружку со щербатыми краями и отпила немного разбавленного эля, поморщившись от противного горького вкуса. Ровный гомон, похожий на гудение большого улья, внезапно сменился разноголосым смехом, донесшимся из-за стола, за которым шла карточная игра. «Круговую! Выпьем круговую!» — раздались крики.
— Что тебе удалось выяснить? — нетерпеливо спросила Арианна.
Она была даже рада поднявшемуся шуму, потому что так можно было надеяться, что Талиазин не заметит в ее голосе дрожи страха.
— Суд над милордом еще не состоялся и, судя по всему, состоится нескоро, — ответил оруженосец, возя пальцем в лужице эля и избегая взгляда Арианны. — Генрих опасается, что он потребует Божьего суда — суда поединком.
Лицо Арианны на миг осветилось надеждой. Каждый рыцарь, честь которого ставилась под сомнение, имел право вызвать своего обвинителя на поединок, и тогда происходил суд не человеческий, а Божий: правым считался тот, за кем оставалась победа, ибо во время поединка его рукой управлял сам Господь. Конечно, король не опустился бы до того, чтобы сражаться как простой рыцарь, он выставил бы замену... что с того? Ходили разговоры, что у королевского ставленника не будет и шанса. Во всей Англии не найдется достойного противника для Черного Дракона.
