Фиона Уолкер - Среди самцов
— И все это в обмен на пятнадцать минут славы? — покачал головой Джимми. — Щедро, ничего не скажешь. Но почему у меня вдруг появилось такое чувство, будто меня хотят подставить?
Калум не ожидал подобного выпада от своего ближайшего приятеля. Это что же получается? Он размахивает у Джимми перед носом оливковой ветвью, а тот видит в ней дубинку? Обидно. Тем более что Калум подставлять Джимми не собирался. Немного унизить — пожалуй. Надо же было отомстить ему за то, что он отнял у него Одетту.
— Подумай все-таки о моем предложении, — сказал Калум. — А я пока пойду проверю, засыпали ли лошадям ячменя. — С этими словами он поднялся с места и вышел из комнаты.
Джимми откинулся на спинку стула и глубоко задумался. Снизу до него доносились взрывы смеха. Похоже, Одетта и Сид веселились напропалую. Непонятно было только, над чем они смеялись. На дисплее компьютера продолжали мелькать силуэты гоночных автомобилей. Виртуальные машины и трасса выглядели на удивление натурально. Тут перед его мысленным взором предстала другая трасса — размытая дождем, скользкая и далеко не такая идеальная, как на экране. Та самая трасса, с которой слетела машина Флорри и, врезавшись в дерево на обочине, разбилась всмятку. Желая прогнать тяжелые воспоминания, Джимми остановил игру и извлек диск из чрева приставки. Он обратил внимание, что он того же типа, что и диск, находившийся у него в кармане. Джимми достал диск из кармана, вставил его в опустевшее гнездо и нажал на кнопку воспроизведения. Неважно, что появится теперь на экране. Все, что угодно, лишь бы это помогло ему отвлечься от гнетущих мыслей о скользкой дороге и разбитой машине Флорри.
В следующую секунду глаза Джимми прикипели к экрану. То, что он увидел, настолько поразило его воображение, что он не расслышал, как дверь у него за спиной приоткрылась и в комнату кто-то вошел. Только минутой позже, когда он извлек диск из приставки и в сердцах разломил его надвое, до его слуха донесся стук каблуков на лестнице. А потом он услышал громкий, возбужденный голос Сид.
— Одди, дорогуша! Ты и представить себе не в силах, что можно найти в этом доме. Это же настоящая пещера Аладдина.
— Что случилось? — спросила Одетта, когда они с Джимми возвращались на мельницу. Джимми был печален, и она не сомневалась, что виной тому Калум. Сказал, должно быть, ему какую-нибудь гадость — вот он и скис.
— Ничего, — пробормотал Джимми и, ткнув пальцем в ее потолстевшую сумку, спросил: — Что у тебя там?
— Мужские трусы! — рассмеялась Одетта, извлекая из сумки сшитые из шкуры Тигра трусы. — Раньше их носил Джоб, а теперь они станут экспонатом задуманной Денисом Тирском выставки «Белье эпохи андеграунда». Смешно, да?
— Смешно, но здорово отдает патологией. Не находишь?
— Еще как нахожу! — Одетта придержала дверь мельницы, пропуская Джимми и Уинни вперед. — Но ведь это новое искусство, а представители этого направления на такие вещи смотрят сквозь пальцы или даже их поощряют. Это не говоря уже о том, что Денис Тирск был фанатом группы «Маска» с детских лет. Поэтому, когда Флориан спросил меня, могу ли я достать…
— Флориан? — повторил Джимми каким-то странным, неживым голосом.
Пребывавшая в состоянии эйфории Одетта, чьи планы успешно осуществлялись, ничего этого не заметила и решила поведать Джимми всю правду о рисунках.
— Видишь ли, Джимми, — начала она, — я хочу снять груз со своей совести и рассказать тебе одну вещь, которая не дает мне покоя. Два дня назад мы с Флорианом основательно надрались на кухне Фермонсо-холла и…
Джимми решил, что с него довольно, и, переводя разговор на другую тему, произнес:
— Между прочим, Джоб погиб в автомобильной катастрофе. Или ты не знала?
Одетта испытала острое чувство вины.
— Извини меня, Джимми. Я как-то об этом не подумала…
— Ладно, забудь… — Джимми и сам не знал, зачем ей это сказал. Наверное, потому, что она была такая радостная и оживленная, а у него на душе скребли кошки.
Когда Одетта, приняв душ и почистив зубы, вернулась в спальню и скользнула под одеяло, неожиданно выяснилось, что Джимми лежит к ней спиной и дышит ровно и размеренно. Поскольку он не храпел, Одетта сразу поняла, что он только притворяется спящим. Поцеловав его в спину, она сказала:
— Джимми, я знаю, что ты не спишь. Может, скажешь наконец, что с тобой происходит?
Поскольку он ничего не ответил, Одетта решила, что он задумал с ней такую игру — немного ее помучить, а потом наброситься с ласками. Она решила перейти в наступление первая и стала ласкать ему шею, грудь и живот. В следующую минуту ее рука легла на его член. Тот был теплый и мягкий — «сонный», как она определила про себя его состояние. Одетта стала гладить его по всей длине, надеясь, что он отзовется на ее ласки. Так и случилось.
— Тебе приятно? — осторожно спросила она.
Джимми опять ничего ей не ответил, но дыхание его участилось и сделалось прерывистым, из чего Одетта заключила, что ее ласки достигли цели.
— Сейчас я сделаю так, — пробормотала она, — что нам обоим будет очень хорошо. — Одетта легонько куснула Джимми в плечо, после чего возобновила работу рукой, с каждой секундой наращивая темп.
Неожиданно член Джимми обмяк и стал сокращаться в размерах. Одетта попыталась было остановить этот процесс, но у нее ничего не получилось.
Когда Джимми заговорил, голос у него был несчастный и прерывался от внутренней боли и напряжения:
— Прошу тебя, Одетта, не надо…
— Что?
Джимми не шелохнулся. Продолжая лежать к ней спиной и не поворачивая к ней головы, он повторил:
— Не надо этого делать, Одетта. Ложись-ка лучше спать.
Одетта отвернулась от него и, орошая подушку слезами, сказала себе, что испытания сексом она — в который уже раз! — не выдержала. Недаром она всегда рассматривала себя как непригодную к сексу женщину. И неудачная попытка близости с Джимми лишь подтвердила самые худшие ее мысли на этот счет.
Наутро с опухшим от слез лицом она спросила Джимми, по-прежнему ли он хочет жить с ней у него на ферме.
— Конечно, хочу, — сказал Джимми. — Ведь я, Одетта, очень тебя люблю… — К сожалению, его слова странным образом расходились с делом. Когда она захотела его поцеловать, он отстранился и сказал, что сейчас не время нежничать, поскольку надо собираться на работу. В его манере вести себя с ней стало проступать нечто покровительственное, даже отеческое. Он и с братьями вел себя точно так же: старался быть с ними ласковым и снисходительным даже в том случае, когда их поступки требовали порицания. Можно было подумать, что он винил за это прежде всего самого себя.
