Жозеф Кессель - Яванская роза
В это время юнга накрыл на стол. Стояло только два прибора.
– Для тебя и второго офицера, – сказал мне мальчик.
– Ван Бек и капитан слишком заняты, – заметил Боб.
– А сэр Арчибальд? – спросил я.
– Ест у себя в каюте, – пояснил маленький малаец.
– А… мисс Флоранс?
– Тоже.
– Я обедаю с коньяком, – заявил Боб. – В Шанхае Франция заплатит. – Он растянулся на двух стульях и вздохнул: – Римляне, принимавшие пищу лежа, умели жить.
Юнга принялся нас обслуживать.
Некоторое время я был занят рассказом Боба о том, что с ним случилось, но потом мысль о Флоранс вновь завладела мной. Метиска находилась здесь, в нескольких метрах, охраняемая марионеткой и деревянной панелью, непрочность которой я уже испробовал. Но сделать я ничего не мог. Если бы речь шла только о желании, я бы, разумеется, не очень-то страдал, но самолюбие, юношеское тщеславие жгли меня невыносимо. И к тому же из опыта я знал, что воспоминание об упущенной возможности станет для меня длительной и упорной пыткой.
Боб очень спокойно сказал:
– Надеюсь, ты воспользуешься их контрабандной деятельностью.
Я изумленно спросил:
– О чем ты? Чем я…
– Облегчается твоя задача относительно девицы, разве нет? – продолжал Боб тем же ровным голосом.
Мне потребовалось некоторое время для ответа. Его забота о моих интересах относительно Флоранс ужасно меня смущала. Я был слишком самолюбив и хотел попытать счастья один. Кроме того, желание Боба откупиться было ненормальным, чудовищным. Какого усилия, вероятно, стоило ему подобное сообщничество!
– Слушай, Боб, – сказал я. – Не напрягайся, и даже если…
Он прервал меня:
– Я напрягаюсь? Я? Но мне это ни к чему, что ты, старина!
Его интонация и взгляд были так искренни, что я не мог усомниться.
– Но… но… – произнес я глупо. – Теперь тебе все равно, если я пересплю с Флоранс?
– О! Женщины, – сказал он, – даже самые красивые…
Пожатие плечами, складка у рта и то, как он выпил новый стакан, дали мне понять лучше, чем какое-либо объяснение, смысл его слов. Я вспомнил, что рассказывают о действии опиума на некоторых людей и о презрении, которое они испытывают к плотскому вожделению в состоянии эйфории. У Боба состояние чрезмерного опьянения имело тот же эффект. Я с трудом понимал это: у меня алкоголь, напротив, вызывал эротическое возбуждение. Но следовало согласиться с тем, что у Боба чувства притуплялись. И отныне я знал, что он принялся пить инстинктивно, из чувства самосохранения. Раз он хотел откупиться от того, что я называл предательством, он избрал самые благоприятные условия, чтобы заплатить эту дань.
– Боб, ты оригинал! – сказал я.
Я произнес это холодно, равнодушно. На самом деле я был в восхищении от человека, который умел так укрощать свои наклонности.
Больше того, я готов был забыть его вероломство. Я вновь обретал товарища. Я ждал лишь одного слова, оправдательного слова, – чтобы принести свои извинения. Ибо без такой компенсации я не мог все же отказаться от привилегированного положения правдолюбца.
В то время я был очень плохим психологом. Боб также. Заплатив, он считал меня своим должником. Чтобы возобновить наши отношения, он ожидал от меня слов благодарности.
Естественно, как с одной, так и с другой стороны, слово не прозвучало.
Боб прошел со мной на палубу. Несмотря ни на что, некоторая искренность вернулась в наши отношения и мы больше не испытывали потребности избегать друг друга.
Боб прихватил с собой стакан коньяка. Я тоже. Не разговаривая, глядя в море, мы пили маленькими глотками. Моря совершенно не было видно. В нескольких метрах от нас нечто вроде водянистого, вязкого бельма сочилось с его поверхности и затягивало горизонт.
„Яванская роза" медленно продвигалась сквозь липкие потемки.
И эта медлительность постоянно напоминала мне, что мы приближались к цели.
„Мне необходимо что-то предпринять. Необходимо! Необходимо!"
Вот что я повторял про себя, как маньяк, не находя выхода моему возрастающему желанию.
Боб очень тихо произнес:
– Послушай!
Я прислушался и тоже различил странный шум. Он доносился из угла, который скрывала ведущая к полуюту лестница, отбрасывая тень, совершенно непроницаемую, особенно в такую чрезвычайно туманную погоду.
Этот шум походил то ли на скрип, то ли на стон.
Стараясь не шуметь, мы обошли лестницу, каждый со своей стороны.
Там, скрючившись под первыми ступеньками, сидел на корточках человек. По тому, как вздрагивали плечи, я узнал этого человека.
– Сэр Арчибальд! – воскликнул я.
– Молчите, во имя неба, молчите! – взмолился старый англичанин… – Я… я… – Рыдания прервали его речь.
Чтобы не напугать его, Боб прошептал ему на ухо:
– Что происходит, почтенный муж? Отчего вы плачете? Вы можете мне это сказать, я джентльмен и друг.
– Он… он… запретил мне посещать обеденный зал, – простонал сэр Арчибальд. – Он запретил мне пить. Он… он обращается со мной, как со своим рабом, это унизительно… это… это чудовищно… чудовищно для меня…
Слезы, всхлипывания снова стали душить его.
Даже в таком состоянии, раздавленный отчаянием, сэр Арчибальд не вызывал у меня жалости. Конечно, ее трудно было найти в наших сердцах, слишком молодых и уже очерствевших. Но думаю, что и любой другой человек, наделенный нормальной чувствительностью, не был бы способен испытывать к сэру Арчибальду ничего другого, кроме любопытства, смешанного с отвращением. Даже его боль, как и все прочие чувства, выглядела искусственной, пошлой, смешной.
Его рыдания напоминали звуки заржавевшего замка. Голос срывался на высоких нотах ложной патетики. Его можно было сравнить с плохим актером.
– Он наказал меня. Он осмеливается меня наказывать, скотина! – взвизгнул вдруг сэр Арчибальд.
– Да кто? – нетерпеливо спросил я.
Я очень хорошо знал, о ком говорил сэр Арчибальд, но хотел вернуть его к реальности. Мне это удалось. Он выдохнул:
– Ван Бек.
– А за какой проступок?
Этот вопрос задал Боб. Но сэр Арчибальд ответил мне.
– Разве это вас касается? – воскликнул он. – Я обязан перед вами отчитываться? По какому праву вы допрашиваете меня?
Внезапный старческий гнев заставил его подняться. Его руки вцепились в кожаный ремень моей портупеи. Я отчетливо почувствовал, что он тряс меня благодаря не силе в руках, а их спазматическому содроганию.
– Вы во всем виноваты! – продолжал сэр Арчибальд. – Во всем! Во всем! Я ненавижу вас! Вы не можете себе представить как! Так же, как я ненавижу Ван Бека!
Это имя, несмотря на возбуждение, заставило сэра Арчибальда вспомнить об осторожности. Он понизил голос до совершенно неразборчивого бормотания.
