Берта Рэк - Звезда балета
– Браво! Бис! Бис! – кричат зрители. Одни, аплодируя, уронили коробки с шоколадом. У других соскользнули к ногам перчатки, накидки, программки. Неизвестно, куда делись маленькие сумочки дам, которые они теперь ищут: им нужны носовые платки, чтобы вытереть глаза.
Этот безупречный, вдохновенный танец, трогательный, как сонет Китса, красота танцовщицы, увлекательная мелодия шопеновского вальса, всеобщий энтузиазм, невыразимое волнение, охватившее зал, – все это вызывает у зрителей слезы, оглушает и ослепляет их. Быть балериной, повелительницей смеха и слез, иметь власть над толпой! Бурные вызовы продолжаются, все аплодируют до боли в руках. Неужели она не появится снова? О, как жаль!
– Бис! Бис! Бис! – Эти голоса доносятся из ложи у самой сцены. Там сидят очень молодые люди, вероятно, студенты, которые явились с какого-нибудь спортивного состязания. Чувствуют они себя после него очень хорошо и теперь чрезвычайно довольны таким удачным вечером. Видны только их свежие лица и белые рубашки на фоне темных костюмов у барьера ложи. Как они стучат! Молодые люди бьют о край барьера свернутыми программками, коробками папирос, шляпами! Они снова кричат:
– Бис! Бис! Поднимите занавес, пусть она опять выйдет! Пусть выйдет опять! – И аплодисменты, которые под конец стали было затихать, грянули снова. – А, вот она выходит!
Воздушная фигурка, которая кажется такой детски легкой на фоне массивного волнующегося малинового занавеса, низко склоняется направо и налево, улыбается, глядя прямо перед собой, непроницаемо и нежно, всему театру. Ее ярко-красные губы шевелятся и благодарят. Она поднимает набеленную маску своего личика вверх, к верхним рядам, к галерее.
– Бис! Еще раз! Еще раз!
Держа наготове свою палочку, вопросительно смотрит дирижер.
Продолжая улыбаться, танцовщица склоняет гибкое тело в последнем глубоком, благодарном поклоне. Легким жестом сожаления и мольбы она разводит руками, качает головой. Повторения не будет. Тяжелый занавес быстро ее скрывает.
– А! Она не хочет! Она не будет больше танцевать, – звучат разочарованные голоса в зале. На миг загораются огни. Руки нащупывают свалившийся мех и бинокли. Музыканты оркестра кладут новые ноты на пюпитры. Слышны разговоры в зале:
– Что у нас будет дальше? Номер девятый. О, японские жонглеры! Почему не выступает больше эта балерина? Очень жаль. Она выступила всего в трех коротких танцах. Да, мне хотелось бы еще увидеть «Танец огня». Это так изящно! Я могла бы весь вечер смотреть только на нее. Мне кажется, все эти чудесные движения даются им так же легко, как дыхание. Как, вы думаете, они проводят время? Балерины? О, я уверена, они разъезжают в роскошных автомобилях; интересная жизнь, наверное. Подумайте только: быть балериной!
Такова одна картина. Это совершенное исполнение – конечный результат огромного труда. Теперь для тех, кто убежден, что карьера балерины состоит из одних только радостей, букетов и романов, я позволю себе слегка обрисовать картину того, что предшествует такому взлету, делает его возможным.
IIIБалетная школа, где в течение трех лет училась Риппл Мередит, находилась за пределами фешенебельной северной части Лондона. Идя вдоль улицы Виктории, откуда открывается вид на грязные воды и барки канала, следует дойти до высокой белой оштукатуренной виллы. Войдя за ограду заброшенного сада, нужно пройти по дорожке, мимо куч опавших листьев, над которыми чирикают воробьи, к большому высокому зданию. Открытая дверь прямо ведет в маленькую комнату, производящую впечатление какого-то склада второпях брошенной одежды. Повсюду шляпы, пальто, башмаки, шерстяные шарфы; везде лежат ручные чемоданчики, из которых, как из рога изобилия, вываливаются наружу фрукты, щетки и гребенки, начатое вязанье, дешевые книжки романов, ленты для волос и балетные туфли. Миновав веселую девичью уборную, где царит такой хаос, можно заметить вторую дверь. Это вход в высокую продолговатую комнату, где помещается студия балетной школы.
Здесь нет никакого беспорядка. Вошедший увидит строгий, холодный, пустой зал с натертым полом и двумя огромными зеркалами в белых рамах в глубине. Обстановка состоит из пианино, узкой скамейки и стула. Есть только одно длинное окно в потолке, состоящее из четырех больших стекол. Сквозь них проникает свет ноябрьского утра – теперь десять часов. Это самый беспристрастный, самый беспощадный, самый правдивый свет! Таким он и должен быть, ибо здесь не место обману и иллюзиям.
По сторонам зала, футах в двух от стен, видны горизонтальные железные перила – балетный станок. Выстроившись около него, стоят в ожидании несколько учениц (одна из них Риппл; ее темные волосы уже не распущены, а причесаны, разделены пробором и туго стянуты греческой сеткой). Ученицы различного возраста – от десяти с половиной до пятнадцати лет; одеты они в классический костюм танцовщиц, хорошо всем знакомый по картинам Дега. Этот костюм для упражнений сделан из туго накрахмаленной кисеи. Никаких газовых, ярких, воздушных тканей здесь нет. Только четко обрисовывающий фигуру облегающий корсаж, выкроенный таким образом, чтобы было видно каждое движение плеч и рук; короткие юбки, туго стоящие, как белое оперение веерообразного хвоста голубей, сатиновые туфли с тупыми носками и завязанными крест-накрест лентами. В это осеннее утро по всей студии гуляли сквозняки. Никогда еще девушки не выглядели менее романтично, чем эти балетные ученицы. В тусклом свете выступившая от холода гусиная кожа приобретала у них различные оттенки, в зависимости от их природных особенностей: у одних – совсем лиловый, у других – почти багровый, даже красный; у некоторых – бледно-желтый с пятнами. Без всякого преувеличения можно сказать, что они выглядели почти уродливо.
Корсажи учениц с белыми резиновыми лямками на плечах были безупречны, но цвет даже самой молодой кожи не имел ничего общего с тем прелестным оттенком, который бывает у набеленной танцовщицы, готовой к выступлению. Ибо здесь не было тех искусственных средств, с помощью которых можно было бы наложить красное там, где положено быть красному, и белое там, где должно сверкать белое. Здесь не было к услугам девушек ни висмута, ни мягкой преображающей жемчужной эмульсии; ничего, кроме естественных природных данных.
Зубы учениц стучали; ненапудренные носы были так прозаически, так страдальчески красны! Они с завистью поглядывали на двух учеников школы, одетых в серые шерстяные куртки с длинными рукавами и в темные штаны до колен, которые были значительно теплее розовых или белых шелковых трико девушек. Молодые люди, к тому же, чувствовали себя гораздо уютнее в своих теннисных туфлях, чем ученицы в их сатиновых балетных туфельках.
