Ильдико фон Кюрти - Сердечный трепет
«Теперь сделай глубокий вдох».
Или: «Ты волнуешься partout[21]».
Или: «Прекрати это шоу».
Это почти то же самое, как если бы в театре во время финальной сцены «Ромео и Джульетты» кто-нибудь встал и крикнул артистам:
«Эй, люди, теперь подравняйтесь!»
Меня раздражает, когда мои утрированные чувства не воспринимаются всерьез. В конце концов, я же стараюсь. Такое дарование с неба не падает.
Хорошо, немного таланта досталось мне по наследству. От матери. От нее же я унаследовала небольшой рост, пышные бедра, карие глаза и любовь к жирной пище.
Моя мама действительно очень эмоциональна. Вот недавно она распилила супружеское ложе, потому что решила, что муж недостаточно ее понимает. Можно только добавить, что отец мой – огромной души человек. Спокойный, рассудительный, настоящий вестфалец. Лотар Штурм, надежный, как скала. Но, когда мать его вконец достает, он просто садится на велосипед и едет покататься на пару часов.
«Ольга, – говорит он, когда она снова ругается и угрожает разводом, – я пойду прогуляюсь. Ты сможешь прекрасно ругаться со мной и без меня».
А когда возвращается, то, как правило, находит маму умиротворенной, а кое-что из посуды – разбитым.
Меня не удивляет, что в такую рань Ибо не разобралась в серьезности момента. Откуда ей знать, что на этот раз обратного хода нет? Могла ли она догадаться, что это расставание окончательно, хотя и последние три тоже были последними? Наверняка она считает, что буря скоро уляжется и лучше еще поспать. Не стоит злиться на ее реакцию. Когда позже я спокойно все расскажу Ибо, ей станет стыдно, она будет просить прощения, что бросила меня одну в тяжелый час. И ее раскаяние послужит мне утешением.
Кроме того, здесь я вспоминаю, что как раз собиралась побыть наедине со своей болью.
Я проезжаю мимо отеля «Адлон». Сюда мы с Филиппом приглашены на кинопрезентацию. В связи с этим я установила, что слишком толста, а Рассел Кроу не намного выше меня. Пришлось сбросить пять кило, чтобы протиснуться в этот мир гламура и заслонить их всех завтра вечером моей маленькой тенью.
Прекрасно.
Три месяца дисциплины.
Бег с измерителем пульса по утрам.
Салат без масла вечером.
В промежутке – много овощей и никакого шоколада.
И к чему? Все напрасно.
Завтра в 20.15 все взоры будут прикованы к Берлину. Но меня не увидит никто.
Присуждение премии Бэмби – как гласило приглашение, «самой значимой немецкой награды, которая присуждается звездам кино и телевидения», – состоится без меня.
6:50
Я еду мимо Пренцлауер Берг в направлении автобана.
Никто едет в никуда.
Где-то в центре Берлина, в одном очень известном бутике под названием «Красивая жизнь», висит узкое пурпурно-красное вечернее платье с вырезом на спине до попы. Ткань с золотым отливом потрясающе подходит к моим каштановым волосам, темным глазам и золотым босоножкам, которые лежат в багажнике. Понятное дело, платье моей мечты пришлось слегка подкоротить. С моим ростом я к этому привыкла. Но и у бедер нужно было убрать пару сантиметров – такого со мной еще не случалось.
«Ты можешь забрать его в субботу после обеда, – сказала продавщица. И игриво добавила: – Cherie, все равно, куда бы ты в нем ни пошла, везде будешь самой красивой».
Утром еще я хотела выглядеть красивой как никогда. Я хотела парить над красной ковровой дорожкой. Хотела, чтобы Филипп мной гордился. Хотела, чтобы Борис Беккер приставал ко мне в чулане, чтобы Клаудиа Шиффер, увидев меня, со стыдом убралась в свою гардеробную, чтобы Джордж Клуни просил у устроителей мой телефон, а Бенте Йохансон, глупая овца, отправилась бы в Бельгию, чтобы бегать там по утрам по Арденнам с Маргаретой Шрайне-маркес.
Надо признать, Филипп никогда не давал мне почувствовать, что он меня стесняется. Если на приемах мне и бывало неловко, то виновата в этом всегда была я сама.
Филипп всегда говорит: «Люди любят тебя, потому что ты единственный нормальный человек на таких сборищах».
Мне кажется, это недостаточно серьезный повод, чтобы быть любимой.
Воскресенье.
День присуждения Бэмби.
И мой 32-й день рождения.
Воскресенье должно было стать днем моего торжества и выхода в свет в качестве дивы. Вместо этого раненная в самое сердце Амелия куколка Штурм покидает этот мир звезд, и никто не узнает, какая она замечательная.
6:59
Выезд на автобан. Небольшие огороды справа и слева. Солнечный воскресный день. Тихий ветерок веет мне в лицо, нежно треплет мне волосы, как когда-то делал отец, желая на свой неуклюжий манер показать, как сильно он меня любит.
Радио Берлина играет «Just the two of us»[22] Билла Уайтера:
Darling, when the morning comesAnd I see the morning sunI want to be the one with youJust the two of usWe can make it if we tryJust the two of usyou and I[23]
Вспоминаю Тома Бишпинга, который бросил меня, когда мне было семнадцать. Я не думала, что переживу этот удар судьбы. Часами я слушала эту песню, потому что это была наша песня, потому что было особенно больно слушать эту песню и потому что когда в семнадцать лет страдаешь от любви, то всегда делаешь именно то, что причиняет особую боль.
Good things might come to those who waitNot to those who wait too lateWe got to go for all we know.[24]
Вот мне почти тридцать два. Но мое сердце все еще не покрылось мозолями.
То make those rainbows in my mindwhen I think of you some time.[25]
Мне все еще очень больно.
Как в первый раз.
Летнее утро в кабриолете.
Любовь опять позади.
Куда ехать, не знаю.
7:00
We look for love, no time for tears…[26]
А что делает Амелия куколка Штурм?
Она плачет.
7:02
Можно сказать, что Филипп и я открыли друг другу новые миры. Для него, которого всю жизнь обслуживали – сначала мама, потом первая жена, потом секретарша, – было интересно познакомиться с тем, как это делает профессионал. Хотя я, скорее, не обслуживаю посетителей, а расточаю им благожелательность. Я игнорирую тех, кто мне не нравится. Такие, которые кричат «Эй» или стучат монеткой по столу, могут прождать долго. А тем, кого я вообще не хочу больше видеть, я просто запрещаю расплачиваться.
«Я тщательнее отбираю своих гостей, чем ты своих клиентов», – объясняла я Филиппу. И когда он в первый раз приехал в Гамбург, чтобы посмотреть мое кафе «Химмельрайх», мне кажется, оно произвело на него впечатление.
Кафе «Химмельрайх» и вправду восхитительно. Большое помещение, отделанное тканью, с высокими до потолка окнами, колоннами в стиле модерн и красными сиденьями.
К Рождеству я украшаю кафе уникальной коллекцией светящихся гирлянд и трехметровой елкой с красными бантами и золотыми шарами. А снаружи перед входом стоит светящийся Санта-Клаус, он кивает и кричит прохожим «хо-хо-хо».
