Елена Чалова - Пустите меня в Рим

– А себе ты что купила? – спросила она, заглядывая в быстро пустеющий чемодан.

– Себе туфли, ты видела, я в них приехала, и вот. – Я выпятила грудь.

Мама осторожно потрогала кулон и сказала, что красивый, а я задержала дыхание и завела глаза к потолку, чтобы не разреветься.

Я не покупала этот кулон, у меня рука не поднялась бы, – он был дорогой – золото и разноцветное венецианское стекло. Золотая веревочка с редко нанизанными разноцветными шариками охватывала шею, потом были два шарика побольше, а на конце – сердечко. Стекло было удивительным – гладкое на ощупь, оно имело глубину и тяжесть драгоценного камня. Где-то там, в загадочных разноцветных глубинах подвески и шариков, мелькали цветы олеандров и цвет зеленых ставен и розовых домов, блеск фонтанов и прохлада Пантеона. Дим принес его на следующий день после той ночи, когда мы купались в фонтане. После ужина я ждала его, но он пропал, и я уже расстроилась, и в голову полезли грустные мысли, а потом дверь номера открылась, и он сказал:

– Я принес тебе подарок. Сам не знал бы, что купить. Как-то в этих ваших побрякушках я не очень разбираюсь. Но я видел, как ты на него смотрела.

Подвеску я увидела в магазинчике на плацца Навона. Эта площадь – как и весь Рим – вмещает в себя слишком много всего: культурные слои, исторические события, легенды, красоту и уродство. Когда-то здесь был стадион, и поэтому она овальная. Вот храм Святой Агнессы. Легенда рассказывает о том, как тринадцатилетнюю девочку-христианку язычники выставили на поругание, сорвав с нее одежду. И в тот же миг по воле Бога волосы девочки выросли почти до пят, скрыв ее наготу и явив милость Божию. Есть правда масса примеров, когда Бог не был так добр, и не очень понятно, почему бы это такое расположение проявил к конкретной девушке? Но так или иначе, храм красив, а легенда о его святой трогательна. Хотя мысль о том, что там, в прохладной крипте под старыми сводами, хранится голова девочки, наводит на меня страх.

А посреди площади царствует фонтан Четырех рек великого Бернини. Я долго ходила вокруг него, разглядывая мощные, экспрессивные фигуры, любуясь шедевром подлинного гения. Струи воды порождали призрачную надежду на прохладу, толпы туристов заметно поредели, должно быть, сказывался полуденный зной. Мы посидели в кафе, а потом, оставив разморенного Дима дремать за столиком над бокалом холодного вина, я пошла бродить по магазинчикам, выходящим на площадь. И в одном из них увидела это ожерелье. Там было много стекла, из объяснений хозяина на ломаном английском я поняла, что стекло это – венецианское. Тяжелое и гладкое, оно поражало яркими красками и глубиной. Я долго и с удовольствием мерила колечки, сережки и подвески, но все, что нравилось, стоило слишком дорого для моих скромных финансовых возможностей.

Я как раз красовалась перед зеркалом в этом самом колье, начисто позабыв и про жару, и про Дима, когда сзади раздался насмешливый голос:

– Идешь, копуша?

Я торопливо распрощалась с хозяином, который, казалось, ничуть не расстроился, что я ничего не купила, и весело помахал нам рукой, и мы тогда пошли дальше – по горячему асфальту, мимо сонно прикрытых ставней, купили мороженое – вкусное невероятно...

А потом Дим принес то самое колье, застегнул цепочку, поцеловал кулон, который холодил кожу – он сразу согрелся, – и сказал:

– Ты такая красивая. А теперь давай снимем все остальное – оно лишнее.

Хоть мама, кажется, и подумала, что подвеска – бижутерия, видно было, что вещь недешевая, и она решила, что я вбухала в нее все деньги. А деньги, честно сказать, остались... немного, но я решила – пусть пока полежат. В голове моей бродили неясные мысли о том, что надо бы эмигрировать, что я хочу опять увидеть Рим и хоть оставшихся денег не хватит даже на билеты, но если подкопить...

Мама успокоилась, видя, что я пришла в себя, не реву больше белугой, и после обеда убежала на работу. А я занялась стиркой, роняя слезы в тазик, где мокли мои маечки.

Звонок раздался вечером, и по прерывистому сигналу стало ясно, что это межгород. Черт, наверное, тетя Нина из Ярославля, а мамы нет.

– Алло. Тетя Нина! Мамы нет! – закричала я в трубку, зная, что тетка глуховата.

Сначала она не ответила, и я уже набрала в легкие побольше воздуха, а потом услышала мужской голос:

– Что ж ты так орешь?

– Извините, а кто это?

Голос не был похож на голос дяди Паши, мужа тети Нины, и я растерялась.

– Это я. Не узнала?

И тогда я его узнала и растерялась еще больше. Разговор получился бестолковый. Как-то мы оба не очень знали, о чем говорить. В конце он спросил, нет ли у меня аськи, потому что писать удобнее и дешевле, а я сказала, что компа нет вообще, поэтому вопрос с аськой не актуален.

Мама вернулась и опять поджала губы, глядя на мои покрасневшие глаза, а я захлюпала носом и честно-честно сказала, что это меня, наверное, продуло, потому что из жары да в наше лето, которое еще не согрелось, вот и засопела.

Мама с готовностью поверила, и мы пошли ужинать.

На следующий день заявился мой Андрей со товарищи, и мы компанией пошли во двор отмечать мой приезд. Август навешал на березки золотые листочки – не сегодня завтра они полетят, и асфальт покроется золотыми кругляшками. Это такая валюта осени, очень устойчивая, – каждый год они падают, но никогда не кончаются. Меня знобило – то ли после римской жары, то ли еще от чего, я куталась в куртку и вяло рассказывала про поездку, вспоминая всякие дурацкие и смешные случаи, потому что не рассказывать же про архитектуру и Сикстинскую капеллу, решат, что я выпендриваюсь. И про Дима нельзя рассказать... Вот и пришлось травить байки, услышанные от экскурсовода. Потом Андрей шепнул мне, что соскучился и давай пойдем ко мне – предки на даче.

А я отказалась. Соврала, что у меня месячные, и ушла домой.

Дим позвонил через день, а потом еще через день, и теперь мы могли разговаривать, хоть и не без неловких пауз. А потом я разозлилась и, когда раздался звонок – межгород, – не взяла трубку. Нет меня дома, и все. Я смотрела на телефон, плакала и думала: зачем он это делает? Зачем каждый раз напоминает о том, чего у меня больше нет? Идут дни, и я могла бы уже успокоиться и начать думать о своем парне, который, обидевшись, умотал вчера на дачу, а девчонки мне рассказали по секрету, что он там гулял с Наташкой, пока меня не было. Подумаешь, с Наташкой – знаю я эту выдру крашеную! Да она мне в подметки не годится. Вот сейчас сяду на электричку и вечером же объясню ей, чей это парень. Да он сам назад прибежит, потому что я лучше Наташки! В запале я даже схватилась за сумку и покидала туда какие-то вещички, но потом одумалась. А ведь тогда мне сегодня же придется с ним спать. Почему-то эта мысль меня не радовала. Андрей неплохой парень и всегда помнил обо мне и старался, чтобы мне было хорошо, но... но теперь мне глупо и по-детски казалось, что я что-то испорчу, разрушу, если лягу с ним в постель. Стоп, это что же, я теперь буду как возлюбленная графа Резанова из «Юноны» и «Авось»? Как там ее звали? Что-то такое испанское – Мария Кончита... Но граф хоть обещал вернуться, а этот? Он мне ничего не обещал. Только вот звонит и рвет душу. И я слоняюсь по дому и жду его звонков, вместо того чтобы искать работу и думать о том, как жить дальше.