Абигайль Кейси - Принцесса с принципами
— Есть весьма реалистичные варианты твоего вынужденного отшельничества.
— Продолжай, продолжай.
— От самого экзотичного до самого плачевного.
— Начни с экзотичного.
— Допустим, ты — раскаявшийся киллер.
— Очень экзотично.
— Тебя замучила совесть.
— У киллеров совесть атрофирована.
— Но не у русских.
— Это почему же?
— А русские не могут, чтобы не терзаться за совершенные неправедные дела.
— Это тебе русская бабушка из кордебалета рассказала?
— Не издевайся. Моя бабушка танцевала на сцене Большого театра! Да, она мне читала иногда «Историю государства Российского», рассказывала кое-что о российской жизни. И я поняла, что на Руси все — от царя до юродивого — полностью неадекватны.
— Это как?
— Слишком широк диапазон у русской души. Вас бросает из стороны в сторону, и злодей легко превращается в святого или святой в злодея.
— Ладно, не будем развивать неподъемную тему загадочного русского характера.
— Не будем.
— Да, стрелять я умею, и неплохо. Но убить зверя и птицу — это одно, а вот себе подобного — совсем другое.
— А мне жалко медведя.
— Мне тоже. Но если шатуна не застрелить, он таких делов понаделает — мало не покажется.
— Значит, вариант с киллером отбрасываем.
— Как и вариант с раскаявшимся олигархом. Не скупал я акции заводов по дешевке, не грабил простой народ и не отдавал государству нечестно нажитое.
— Кстати, про олигарха мне бы не додуматься.
— А что, есть более любопытные варианты?
— Конечно, Стью, конечно. Может, ты диссидент-изгой, который не согласен с нынешней политикой властей.
— Только давай без политики. В тайге, чтобы выжить, не надо играть ни в развитую демократию, ни в недоразвитую диктатуру.
— Ну тогда давай рассмотрим чисто медицинский фактор.
— Намекаешь, что у меня крыша съехала?
— Нет, сумасшедшему в одиночку здесь не продержаться и суток.
— Спасибо и на этом.
— Под медицинским фактором я имею в виду какое-нибудь весьма опасное инфекционное заболевание…
— О, класс! К тому же живу вдвоем с собакой, которую назвал именем бывшей любимой женщины. Запиши еще меня в зоофилы… У вас в Америке этого добра — пруд пруди.
— У вас — не меньше.
— Ладно, хватит фантазировать, а то договоримся черт знает до чего.
— О'кей.
— Принси, Принси… Да пойми ты безосновательность и абсурдность своих тревог! Если бы я был на чем-нибудь этаком сдвинутый, то ты бы и ночь не прожила.
— Стью, сорри.
— По-моему, я своим образцовым поведением доказал полную лояльность к мисс.
— Без сомнения.
Принцесса хотела демонстративно отвернуться к стене, чтобы освободить хозяина от дальнейших попыток оправдаться, но егерь почему-то не оборвал диалог на запретную тему.
— Все гораздо проще, Принси, и одновременно сложней.
Егерь взял драматическую паузу.
Американка, добившаяся все-таки долгожданной исповеди, терпеливо ждала продолжения.
Егерь качнулся на табурете, но сохранил равновесие.
Только грубые ножки, принявшие непривычный угол, застонали деревянно и сухо.
Принцесса поправила сползший тулуп, который все время норовил удрать на пол.
Егерь обернулся к рогам изюбря, прибитым над дверью.
— Я на охоте бью дичь с первого выстрела.
— Всегда?
— Если не случается осечки.
— Как ты сказал — осечки?
— Это когда подводит капсюль и ружье не стреляет.
— И часто подводит?
— К счастью, весьма редко. Тьфу, тьфу, тьфу! — Егерь сплюнул через левое плечо. — А то бы вряд ли я с тобой беседовал.
— Bay! — Принцесса оценивающе погладила медвежью шкуру, служившую ей матрасом.
— Так вот, и с любовью у меня похожая катавасия.
— Не понимаю.
— Влюблялся, я, Принси, всегда с первого взгляда. Раз — и все. Кроме этой женщины для меня никого не существует. — Егерь резко поднялся, уронив табурет. — Понимаешь — никого.
Задремавшая было лайка зашлась предупредительным лаем.
Хозяин успокоил собаку, придал табурету вертикальное положение, но сам так и не присел.
Принцесса решила пойти ва-банк.
— Расскажи мне, пожалуйста, про нее.
— Про первую любовь с первого взгляда?
— Если хочешь, конечно.
— Ну как тебе отказать…
Егерь впечатал правое колено в табуретную плоскость.
— Только одно непременное условие: не перебивать.
— О'кей.
Егерь снова выпрямился, освобождая табурет из-под коленного пресса.
— Вот смотришь порой на лесной массив невооруженным глазом, и все деревья сливаются в сплошную мутную полосу — ни стволов не различить, ни крон…
Егерь шагнул к рации.
— А возьмешь бинокль — и сразу тебе и рябина, отяжеленная гроздями, и юный кедр, пробившийся все-таки к солнцу сквозь недружелюбный кустарник, и лиственный подрост…
Егерь щелкнул тумблером, выключив беспомощный прибор.
— Так вот, однажды роль бинокля сыграла любовь. Я проходил рядовой осмотр в клинике, а по коридору в группе медперсонала шла она — высокая, стройная, молодая и такая очаровательная в наглаженном и накрахмаленном белом халате, в служебной шапочке, тоже наглаженной и накрахмаленной… — Егерь снова оживил рацию, чтобы послушать слабый треск и шум. — Старшая медсестра из нейрохирургического отделения…
Принцесса вслушивалась не только в слова, но и в искренний тон, в доверительные оттенки тоскующего по утраченному голоса — то хриплого, то неожиданно звонкого, насыщенного эмоциями.
— Старшая медсестра… — Егерь вернул рацию в небытие. — Медсестра…
Принцесса, крепко зажмурившись, пыталась как можно отчетливей, как наяву, представить себе эту непростую историю.
А он вспоминал, вспоминал, вспоминал…
5
Первая осечка
Она ворвалась в его жизнь стремительно, под мощный аккомпанемент ранней и бурной весны.
Апрельские ручьи вторили ее постоянному смеху — громкому и заразительному.
Робкие подснежники мгновенно распускались, когда она проходила мимо — крупная, статная, жаждущая непременного и долгого свидания с природой.
И он понимал эту потребность.
После очередного ночного дежурства в реанимационном аду, наполненном приторным запахом неумолимой смерти и сладкими ароматами беспомощных лекарств, она рвалась прочь из города, туда, где воздух настоян на целебной вечнозеленой хвое и пропитан бактерицидными фитонцидами.
Он старался избегать лишних подробностей о черепно-мозговых травмах и обширных инсультах.
