Игорь Матвеев - Прощай Багдад
Сауд долго молчал, разглядывая свои смуглые руки с длинными, как у музыканта, пальцами.
— Я могу сказать только одно, доктор Бахтияр, — наконец проговорил он. — Для кого-то этот человек, пусть даже в таком ужасном состоянии, не менее дорог, чем здоровый и полноценный мужчина. Просто так устроена жизнь, потому мы и зовемся людьми. И если бы мы, отказав ему в одном шансе из тысячи, потом случайно встретили его мать либо жену или детей, как бы мы посмотрели им в глаза?
Он поднялся с дивана.
— А что касается тех, кого мы спасти не успели, — разве это наша вина, что сейчас так не хватает квалифицированных хирургов?
27 февраля 1981 года. Багдад
Отец часто говорил ей, что лишних знаний не бывает, с чем она никогда не соглашалась. «Так что, папа, если я, например, выучу японский язык, то он мне когда-нибудь пригодится? — насмешливо вопрошала она. — Мне что, в будущем светит поездка в Японию? Или вдруг японцы валом повалят в наши Ивацевичи?» Отец не знал, что ответить, и начинал сердиться. Так или иначе, навыки медсестры, полученные на военной кафедре при минском политехе, пригодились.
С утра до позднего вечера ей приходилось перевязывать раны, накладывать шины и гипс, делать уколы. Раненых было много, и с каждым днем они прибывали. Койки уже не помещались в палаты и ставились в коридорах и подсобных помещениях. Она привыкла к запаху гноя, пота и крови, давно не стираных простыней и грязного белья. А самое страшное — она привыкла к запаху смерти.
Не хватало медикаментов и перевязочных материалов, не хватало опытных врачей, и солдаты умирали. Лена заставила себя не испытывать никаких эмоций. Сколько раз, безучастно скользнув взглядом по застывшим чертам, она набрасывала простыню на лицо мертвеца, а потом с помощью другой санитарки перекладывала тело на каталку и везла его в морг! Она боялась только одного: что кто-то где-нибудь в другом госпитале вот так же накинет простыню на лицо ее Ахмеда. Ведь пропавший без вести человек может найтись, причем не обязательно мертвым. Умереть он может потом. Но она надеялась.
Ей часто приходилось оставаться дежурить ночью, но она была даже рада: с тех пор, как забрали Ахмеда, дом всегда встречал ее пустотой и угрюмым молчанием. Она подружилась с некоторыми солдатами из палаты выздоравливающих. По-видимому, ее акцент забавлял их, потому что многие из тех, с кем она говорила, улыбались и необидно поправляли ее произношение. Эти молодые люди выиграли у смерти главную партию и теперь, не скрывая, радовались этому. Она, как могла, рассказывала им о России, поскольку слово «Беларусь» было для них пустым звуком, о русской природе, о снеге глубиной по пояс, а когда упоминала о том, что зимой в Сибири температура воздуха может доходить до минус пятидесяти и что там, бывает, птицы замерзают на лету, ей просто не верили. Многие солдаты были неграмотны и грубоваты, но это были простые и добрые ребята, и она испытывала к ним искреннюю симпатию. «Может быть, — думала она, — на этих беспомощных парней, большинство из которых было почти одного с ней возраста, она расходует свой нереализованный материнский инстинкт? Все они были пушечным мясом, брошенным политиками в войну, — так же, как и солдаты в Афганистане, солдаты во Вьетнаме, солдаты где-то еще. Она понимала и принимала только одну войну — ту, на которую семнадцатилетним подростком убежал ее отец».
Несколько раз она спрашивала об Ахмеде — никто ничего не слышал и не видел, но все, как могли, успокаивали ее.
Возвращаясь домой, Лена падала с ног от усталости. Перекусив на скорую руку, она ложилась и засыпала как убитая. Без снов. Лишь однажды в жарком ночном кошмаре ей привиделся человек с обезображенным страшным шрамом лицом. Он лежал, опутанный какими-то проводами и трубками, как голова профессора Доуэля из фантастического романа Беляева, в одной из комнат их дома. Его тело было закрыто простыней, и эта простыня, облегавшая его туловище до пояса, на уровне бедер как-то странно обрывалась, словно дальше ничего не было. «Как половинка матрешки», — подумала Лена во сне. Она подошла ближе, протянула руку — вместо ног человека ее пальцы коснулись пустоты. Она беззвучно закричала от ужаса — и проснулась. Хотя писатели в своих романах всегда пишут про холодный пот, ее пот был теплым и липким. Как кровь. «Ну почему это обязательно должен быть Ахмед?» — попыталась успокоить она себя, не в силах унять бешеный стук сердца. С этой работой еще и не такое приснится.
…На следующий день она пила кофе в маленькой подсобке рядом с кладовыми, где хранились белье и разный больничный инвентарь, когда в комнату вошла сестра Худы Интисар, с которой Лена подружилась почти с самого начала. Несмотря на то, что они с Интисар были почти ровесницы, та сразу стала называть ее «мадам Лена».
— Как страшно, мадам Лена! Привезли раненых из-под Абадана, — сообщила она. — Сколько уж я перевидела самых ужасных ран, а все никак не привыкну. Аллах милосердный, от одного осталась только половина туловища, нижнюю часть всю размололо снарядом. Доктор Бахтияр сразу велел везти его в операционную, как самого тяжелого. Наверное, грех так говорить, но уж лучше бы он умер сразу — все равно не выживет.
— У него ведь тоже есть жена, дети, Интисар, — укоризненно заметила Лена. Потом почему-то добавила: — И… и мой Ахмед воевал где-то там.
Девушка виновато улыбнулась.
— Да, я сказала глупость, мадам Лена. Простите…
— Ничего, — Лена допила кофе и отодвинула чашку. — А списки… ты видела списки этих солдат, Интисар?
— Нет, мадам Лена, но я могу посмотреть.
— Ладно, потом.
— Нет, сейчас, — Интисар, желая побыстрее загладить свою оплошность, выскочила из комнаты.
Она вернулась через несколько минут.
— Нет, мадам Лена. Фамилии Аззави там нет.
Лена вспомнила свой ночной кошмар.
— А… а ты случайно не запомнила фамилию того раненого, ну, который — самый тяжелый?..
— Не запомнила, — виновато проговорила девушка и повторила: — Но фамилии Аззави среди раненых точно не было!
28 февраля 1981 года. Багдад
— Мадам Лена, вы не могли бы сделать мне чашечку кофе? — попросил доктор Бахтияр, встретивший ее в коридоре. — У меня сегодня были две трудные операции, — словно оправдываясь, добавил он. — И еще одна предстоит.
— Разумеется, доктор Бахтияр.
— Тогда отнесите в мой кабинет. Я сейчас приду, буквально через пару минут.
Ей нравился этот молчаливый, чересчур серьезный врач-хирург средних лет, которого прислали в Медицинский центр совсем недавно. Говорили, что он учился в Америке, долго практиковал там, что не только в Ираке, но, пожалуй, и на всем Ближнем Востоке ему нет равных.
