Шерил Андерсон - Роковой аккорд
Жестом она указала на глубокое кресло с пуфиком для ног, прямо-таки шезлонг. Здесь, значит, сидел ее отец в тот последний вечер.
Возле кресла возвышался стол — столб из тропической акации, увенчанный массивным медным диском. Тайский столик, знакомая вещь — похожие предметы я видела в детстве у друзей, вернувшихся из Азии. Их родители работали в посольстве. На меди осталось круглое пятно — как раз в том месте, прикинула я, куда человек, развалившийся в кресле, поставит стакан. Я потерла пятно — основательно оно въелось. Идеально ровное, как будто стакан привычной рукой ставили каждый раз в одно и то же место. Ежевечерний ритуал.
А еще я заметила четыре царапины по углам стола, яркие и свежие на фоне затуманившейся меди. Что это было? Поднос? Нет, что-то покрупнее. Но пока что следовало сосредоточить внимание на рассказе Оливии.
— Значит, ваш отец пил?
Ноздри ее возмущенно задрожали.
— Никто этого и не скрывал. Я другое говорю: таблеток он в рот не брал.
— О'кей. И сильно он пил?
— Не так, как в молодости. Говорил, похмелье стало для него тяжеловато. Но иногда… — Она беспомощно пожала плечами. — С кем не случается?
— Как вы догадались, что ему плохо?
— Дыхание вдруг изменилось. Я попыталась разбудить его и не смогла. Тогда я кинулась звонить.
— Девять-один-один?
— Нет, Адаму.
— Адаму Кроули?
Оливия торопливо кивнула:
— Он мой… знаю, глупо звучит, но он для меня все равно что брат.
— А чем-то большим он для вас прежде был? — спросила я, припомнив намек Клэр насчет «мальчиков», которых Оливия-де мечтала поиметь.
Подбородок Оливии резко дернулся вверх.
— Клэр сука, не верьте ни единому ее слову.
— Это не ответ.
— Нет, ничего другого не было.
Не будучи психотерапевтом, я не могла разобрать причины ее гнева: досадовала ли Оливия оттого, что «ничего другого не было», или же ее достала эта ситуация. Пусть, думаю, лучше закончит рассказ.
— Итак, вы позвонили Адаму — и что?
— У него заканчивалась репетиция. Он сказал, что выезжает к нам, но ехать-то ему было далеко, с Аппер-Ист-Сайд.
— Он не посоветовал позвонить в «Скорую»?
— Я не хотела, чтобы отца застали в таком виде.
— Без сознания?
— Не в себе.
Не слишком-то разумная позиция, но прежде чем я успела выразить свои сомнения, Оливия понеслась дальше:
— Я еще подождала, но услышала, что он дышит с трудом, запаниковала и позвонила в «Скорую».
— «Скорая» опоздала?
Оливия запнулась, подбирая точные слова:
— Они еще застали его в живых. Сделали что полагается и повезли его в больницу, но в машине он перестал дышать и, пока они добрались до приемного покоя… — По телу ее пробежала дрожь. — Они спросили меня, принимал ли он какие-нибудь таблетки, и я сказала — нет, этого не может быть. Тогда я не знала… — Она повела рукой, как будто отмахиваясь от меня или от воспоминаний.
— Но теперь вы твердо уверены в своей версии. Почему?
— Потому что я идиотка. Когда «скорая» приехала, явилась и Клэр, дескать, она услышала шум, но в машину села я, а Клэр осталась. Она могла навести тут полный порядок и припрятать все улики задолго до моего возвращения.
Я потерла круглое пятно на медном диске столика:
— Она говорила вам, что прибралась в комнате?
— Разумеется, нет. Утверждает, что сразу же вернулась к себе и ждала у телефона.
У телефона. Так вот какой предмет оставил четыре царапины — четыре острых уголка — на столике!
— Откуда вы позвонили Адаму?
Судя по короткому, нетерпеливому вздоху, ей показалось, что я ухожу от темы:
— Отсюда. У меня всегда при себе мобильник.
— А куда девался городской телефон?
Я выразительно постучала пальцем по медной столешнице, и до Оливии дошло наконец. Она заморгала, потом обвела взглядом комнату:
— Он… — Она снова в растерянности глянула на стол. — А и правда, где же он?
— В ту ночь он стоял тут?
Оливия с минуту взирала на столик, как будто он мог подсказать ответ. Наконец обрывки воспоминаний сложились в мозаику.
— Нет, — вдумчиво ответила она, — только стакан и наушники. Больше ничего. Я и не подумала… Как странно!
Не так уж странно, подумала я. Если злоумышленник что-то подсыпал Расселу в его стаканчик виски «на ночь», имело смысл заодно убрать телефон, чтобы он не смог позвать на помощь. Когда это было проделано? После того как Рассел позвонил Оливии?
— О чем говорил отец, когда позвонил вам?
— Он был пьян, — отмахнулась Оливия.
— In vino veritas[9].
— Ничего не помню, — уперлась она.
— Так я не смогу вам помочь.
Вдруг она отвернулась от меня и отошла на несколько шагов, словно убегая от моего вопроса. Присела на край дивана, сложила руки на коленях и надолго погрузилась в молчание. Я уж подумала, может, мне уйти, но тут она резким, отстраненным тоном произнесла:
— Все обернулось ложью, против него использовали то, что было ему всего дороже.
Да, такие слова из уст близкого человека, отца, больно ранят. А уж если это последние его слова… Ох! Из сочувствия я помедлила, прежде чем задать очередной вопрос:
— О чем он говорил, вам известно?
— Нетрудно догадаться, — прошептала она.
— О вас?
Хоть Оливия и психотерапевт, обижается она быстрее всякого пациента. Судя по ее взгляду, она решила, что я издеваюсь над ней и ее горем. Но быстро опомнилась и поняла, что такое предположение напрашивалось само собой. По ее лицу нетрудно было проследить, как она взвешивает очередной ответ, чтобы не ввести меня в заблуждение, но и не дать лишней, с ее точки зрения, информации:
— О своей работе.
— Каким образом его работу могли использовать против него?
— Не знаю. В тот момент я не могла толком разобрать. Это как-то связано с Клэр. После смерти Мики она была его работой, его ответственностью. Папа заботился о ней, помог ей оправиться, встать на ноги.
— С какой бы стати в таком случае ей желать его смерти?
— Ей все это надоело. Все только и говорили о том, как много сделал мой отец, а про нее забывали. А когда у Адама ничего не вышло с музыкой, Клэр свалила все на отца. С тех пор и пошли разлады.
— Я думала, Адам выбрал другую карьеру, не захотел больше петь. — После триумфального приема на вечере памяти Мики Адам под присмотром Рассела записал альбом — вполне успешный, сколько помнится, у меня он стоял на полочке, хотя, честно говоря, давненько я его не слушала. А потом Адам повесил гитару на гвоздь и занялся чем-то другим, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
Оливия скупо улыбнулась:
