Вера и Марина Воробей - Заблудшая душа
– Не грусти, – звонко рассмеялась Вероника. – Сейчас я тебе скажу что-то такое, что должно тебя успокоить. Я-то тоже никакая не Вероника, а Клава.
– Нет, в самом деле? – сощурился Кирилл. – Или опять врешь?
– Чистая правда. Клава Крик. Ну и как тебе?
– Здорово! – широко улыбнулся Кирилл. – Я помню, фильм был такой… «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Это про меня, – заявил он и уронил голову на грудь.
– Ты что, умирать уже собрался? – состроила печальное лицо девушка.
– Да, если ты не разрешишь мне одну вещь. – Кирилл заглянул ей в глаза.
– А если разрешу? – лукаво улыбнулась Вероника, заранее готовясь к тому, что Кирилл попросит разрешения ее поцеловать.
– Тогда не умру, – последовал обнадеживающий ответ.
– Разрешаю.
– Нет, ты поклянись!
– Клянусь, что разрешу, о чем бы ты меня ни попросил.
– Тогда с этой секунды я буду называть тебя Клавой. Можно?
И девушка, которую мы вслед за Кириллом тоже станем теперь называть ее настоящим именем, покорно склонила голову.
11
– Тогда и я тебя сейчас кое о чем попрошу, – сказала Клава, вытирая губы салфеткой. Кирилл не обманул – солянка и впрямь оказалась очень вкусной. – И поклянись, что не подумаешь обо мне ничего такого и смеяться надо мной тоже не будешь.
– Клянусь, что не подумаю о тебе ничего такого. Клянусь, что не буду смеяться, даже если ты защекочешь меня до смерти, – торжественно произнес Кирилл, накрыв ладонью правой руки пустую тарелку, в которой раньше лежал хлеб.
– Тогда отвернись и не поворачивайся, пока я не позову.
– Хорошо, Клава, – сказал Кирилл и вместе со стулом развернулся спиной к столу.
Девушка схватила с пола рюкзак, на ощупь отыскала в нем карандаш: 2М – было обозначено на нем золотистой краской. Решив, что карандаш ей подойдет, Клава вытащила из заднего кармана листок, развернула его, на миг закрыла глаза, чуть запрокинув голову, потом положила листок перед собой и начала быстро рисовать. Все это время – пока они шли с Кириллом к кафе, не смотря на болезненную для нее тему их беседы, Клаву не покидало ощущение, что она не завершила какое-то очень важное дело. А когда они сели за столик, девушка с внезапной остротой и ясностью осознала, что именно сейчас должна дорисовать эскиз к портрету Кирилла.
Желание приступить к работе возрастало с каждой секундой, а когда оно достигло наконец высшей точки, Клава решилась на отчаянный шаг. Сейчас, полностью поглощенная процессом рисования, она не думала, какие чувства и предположения возникнут у ее спутника, когда он увидит набросок своего портрета. Она вообще ни о чем не думала в такие минуты. Блаженное, не поддающееся никакому описанию, совершенно непередаваемое состояние, когда ничего, кроме бумаги, карандаша, образа, запечатленного в памяти, и необходимости отобразить его, просто не существует!
Клава не знала, сколько прошло времени с того момента, когда она попросила Кирилла отвернуться. Даже приблизительно не знала. Рисуя, она всегда теряла ощущение времени. И лишь голос, прозвучавший вдруг словно бы издалека, заставил ее вздрогнуть и вернуться к действительности:
– Ну что, можно уже? – спросил Кирилл. Он был явно заинтригован. А звучавшая из динамиков музыка, хоть и была негромкой, полностью поглощала чирканье карандаша о бумагу.
– Пять секунд еще! Ну, пожалуйста… – взмолилась Клава.
– Только ровно пять, – буквально понял ее слова Кирилл и начал обратный отсчет: – Пять, четыре, три…
– Так нечестно! – запротестовала Клава. – Ты слишком быстро считаешь.
Эскиз был уже почти готов, оставалось провести лишь две-три линии, обозначающие морщинки возле глаз.
– Три с половиной, – монотонно вещал Кирилл, – три с четвертью, три с ниточкой, три с иголочкой, иголочка ломается, ниточка обрывается… Два. Два с половиной…
– Поворачивайся! – весело выкрикнула Клава.
Странно, но почему-то она совершенно не испытывала смущения, показывая кому-то свои рисунки. Возможно, потому, что никогда не относилась к своему увлечению серьезно, воспринимая его как некую, пусть не совсем обычную потребность организма.
Кирилл не заставил себя долго ждать. Вскочив на ноги, он, не меняя положения стула, так что спинка его оставалась повернутой к столу, оседлал его и с выражением крайней заинтересованности на лице протянул:
– Итак?
– Вот. – Клава положила перед ним листок.
Несколько секунд царила напряженная тишина, если, конечно, не считать музыки, продолжавшей плавно литься из колонок. И тут Клава, будто вспомнив о чем-то, вскрикнула, испуганно прикрыв ладошкой рот:
– Кошмар! Артем же говорил, что ты художник! Вот дуреха! Нашла кому каракули свои показывать!
С этими словами девушка схватила со стола листок и, прежде чем Кирилл успел что-либо сообразить, начала ожесточенно комкать его в руках.
– Ты чего?! Не смей! – ошарашено выкрикнул он. – Дай сюда!
Вырвав из рук Клавы уже изрядно помятый рисунок, он стал осторожно разглаживать его. – Во-первых, я еще не художник, а только учусь… Ненормальная! – сокрушенно покрутил головой Кирилл. – Такую работу чуть не испортила!
– Тебе что, понравилось? – робко поинтересовалась Клава.
Впервые, если не считать того неудачного просмотра в художественном училище, она испытывала сильнейшее волнение, будто от мнения Кирилла зависела сейчас вся ее дальнейшая судьба.
– Потрясающе… – почти одними губами проговорил он, неотрывно глядя на рисунок. – Где ты училась?
– Нигде, – пожала плечами Клава. – Это у меня года три как появилось. Ну, желание рисовать… И сразу как-то получаться стало. Правда, я, кроме портретов, ничего больше не умею…
– Что, правда нигде не училась? – недоверчиво уставился на нее Кирилл. – Даже в художественной школе?
– Правда…
– Значит, ты гений, – уверенно заключил он, то и дело переводя недоуменный взгляд с рисунка на Клаву. – Несколькими линиями суметь передать характер! Не всякий профессионал так сумеет! А у тебя есть еще какие-нибудь работы? – Кирилл с неподдельным интересом посмотрел на Клаву.
– Есть, у отца где-то валяются, – небрежно махнула рукой девушка.
– Тебе надо поступать в художественное училище, – сказал Кирилл, сдвинув брови. – Ты очень талантливый человек. Просто исключительно.
– Ага, – иронично выдохнула Клава. – То-то, когда я притащила рисунки в «Девятьсот пятого года», консультант сказала, что портреты там никому не нужны. А крынки, кубы и шары я ни разу в жизни не рисовала…
– Да… – Кирилл досадливо поморщился, – они там все ужасные консерваторы… Особенно в «Девятьсот пятого года»… Но живопись, рисунок и композиция, это, конечно, везде от тебя потребуют… Даже если, как я, на сценографию будешь поступать. Портреты при поступлении не рисуют… Но это ерунда, – уверенно заявил он. – К вступительным экзаменам я тебя за несколько месяцев подготовлю… Если ты, конечно, захочешь…
