Эрик Сигал - Сценарий счастья
— Возможно, ему придется провести там несколько месяцев.
Надеюсь, врачи пересадят ему хотя бы крупицу мозгов, — неодобрительно заметила Катарина. — Может, он тогда найдет себе более достойное применение.
— Мне кажется, он уже кое-что предпринимает в этом направлении. Список его посетителей напоминает справочник «Кто есть кто в мире бизнеса». Думаю, теперь он будет сражаться за золотые медали в этой сфере.
— Отлично! Ему давно пора остепениться. Не понимаю, чего он ждет?
В этот момент Сильвия, тихонько игравшая рядом, прощебетала:
— Меня.
Весной 1964 года Катарину Далессандро похитили боевики одной левацкой группировки и запросили колоссальный выкуп.
Итальянская полиция проявила чудеса расторопности — что было для нее нехарактерно — и заблокировала все банковские счета Далессандро, дабы семья не могла пойти на поводу у террористов.
В этот момент отец и сын Ринальди повели себя как настоящие друзья.
Пока Марио летал в Лондон за долларами, Нико мчался в Лугано за швейцарскими франками, чтобы Далессандро было с чем прийти на встречу с вымогателями.
К несчастью, карабинеры, прослушивавшие все телефоны, поспели к террористам раньше, чем чемодан с деньгами.
В перестрелке Катарина была убита.
Едва получив это известие, Джан-Баттиста заперся у себя в комнате. Окружающий мир потерял для него всякий интерес.
Понимая, что нужен дочери, он в то же время не находил в себе моральных сил для общения. Это было похоже на жизнь за стеклянной стеной. Он видел и слышал других людей, но не мог к ним прикоснуться.
Задача утешения Сильвии легла на плечи Нико.
Накануне похорон, пока отец уединился с Джан-Баттистой в его кабинете, молодой Ринальди направился в детскую.
В комнате никого не было, повсюду были разбросаны куклы и игрушки.
Тогда он спустился вниз и вышел в сад, миновал безжизненный бассейн, затем — такой же безлюдный теннисный корт.
Наконец, переведя взор в сторону фонтана, он увидел Сильвию. Она сидела на скамейке, уставившись в пустоту. Ее гувернантка мисс Тернер пыталась отвлечь ее от грустных мыслей чтением вслух.
На лице десятилетней девочки застыло выражение полной безысходности.
Даже при виде Нико она не улыбнулась и не бросилась, по обыкновению, ему навстречу.
Кивнув гувернантке, Нико присел с другой стороны от девочки и негромко заговорил:
— Сильвия, мне так жаль, передать не могу. И твою маму. И тебя.
Наступило недолгое молчание. Потом девочка ответила безжизненным голосом:
— Этот мир такой ужасный.
— Да, я понимаю, сейчас тебе все кажется невыносимым. Но нельзя сдаваться! Ты же знаешь, твоя мама бы этого не хотела.
Она помотала головой. На лице ее отразилось замешательство.
— Нико, папа не хочет со мной разговаривать! Разве я чем-то провинилась?
— Дай ему немного времени. Он изо всех сил пытается пережить свое горе.
Она взглянула вопросительно.
— Ты веришь в бога?
— Разве тебя этому в школе не учат?
— Да, но я сейчас тебя спрашиваю. Веришь?
— Ну… временами.
— Мне больше всего хочется спросить у него, что моя мама сделала плохого, что он ее так наказал.
«Да уж, — подумал Нико. — Сейчас, пожалуй, тот случай, когда я не верю».
Он посмотрел на горизонт и как можно более спокойным голосом произнес:
— Не знаю, как вы, а я замерз. Пойдемте в дом и выпьем чего-нибудь горяченького.
Девочка не ответила.
— Идем, дружок, — он подал ей руку. — Ну, пожалуйста!
Она медленно поднялась, и втроем они направились к дому.
Похороны были закрыты для публики, но трагедия привлекла большое общественное внимание. По отношению к родным это было очень жестоко.
Армия папарацци с телескопическими объективами выстроилась у выхода с кладбища на наскоро сооруженных помостах. Их камеры жадно хватали чужое горе, как грифы — падаль.
Участники похорон медленно шли за гробом. Нико держал Сильвию за руку, на шаг впереди шли Джан-Баттиста и Марио Ринальди.
После погребальной службы, когда знаменитости стали расходиться, Сильвия задержалась у разверстой могилы и прошептала: «Прощай, мама».
Затем она повернулась, снова взяла Нико за руку и медленно двинулась прочь.
7
Во всем Париже мы остались вдвоем. Я и Сильвия.
Целыми днями мы сидели рядом на лекциях, а по вечерам ужинали вместе в каком-нибудь бистро. Потом, проштудировав учебники, мы откладывали их в сторону и говорили, говорили, говорили.
Если можно натуру Сильвии описать одним словом, то это была сама страсть.
Она всей душой жаждала стать хорошим врачом, страстно любила оперу и была фанатичной баскетбольной болельщицей. Жизнь она воспринимала с энтузиазмом. Сейчас, когда я об этом думаю, мне кажется, что она пробуждала во мне чувство экстаза, которое было сродни словам финального хора в Девятой симфонии Бетховена: «Радость, божественное сияние, дочь Элизия…»
Каким-то образом ни бремя роскоши, ни душевные травмы детства не наложили пагубного отпечатка на ее восприятие жизни.
Или это мне так казалось поначалу.
Судя по всему, Сильвия всегда вела очень замкнутый образ жизни и если и имела близких друзей, то немногих. Ведь она была от природы человек открытый и не делала тайны из комплексов, кроющихся под ее безукоризненной внешностью. Удивительно, однако, насколько часто она возвращалась к разговору о своей матери.
— Когда мама выходила замуж за отца, она была главным редактором «Ла Маттины», крупнейшей в Италии утренней газеты. И представляешь, с того дня, как они познакомились, они ни единой ночи не провели врозь. После моего рождения мама превратила одно крыло дома в служебные кабинеты и с помощью бесстрашных посыльных-мотоциклистов, своего безграничного обаяния — и очень громкого голоса — стала управлять газетой из дома. Но она была не из тех женщин, что целиком поглощены карьерой и забывают о детях. В любое время дня и ночи она была рядом, если я в ней нуждалась.
Учитывая, что речь шла о прошлом, а горе утраты все еще не утихло в душе Сильвии, мне было трудно определить, соответствуют эти напоминания действительности или воссоздают некий идеальный образ.
— И как же ты пережила это горе?
— Ну, у меня ведь еще был отец, — тихо ответила она. Это прозвучало не слишком убедительно, скорее в ней говорило родственное чувство. Затем Сильвия негромко призналась: — Хотя, по правде говоря, ему моя поддержка была нужнее, чем мне — его. Можно сказать, папа так до конца и не оправился от горя. По-прежнему пытается уморить себя работой. Я за него очень тревожусь.
— Но кто после этого заботился о тебе? Играл с тобой, пока ты не выросла? Отвозил тебя в школу?
