Татьяна Лунина - Территория отсутствия
Они оба были чужаками, она — в учительской, он — в классе. О ней судачили коллеги, его в грош не ставили одноклассники. Ей в мае исполнилось двадцать три, ему в апреле — семнадцать. Он зубрил английский, как проклятый, а получал из жалости тройки, потому что немел, когда натыкался на странный взгляд, о разгадке которого даже боялся подумать. Бывший троечник вспомнил то февральское воскресенье, когда случайная встреча в метро стерла различия между ними и со стороны могла показаться, что увлеченно болтает молодая беспечная пара, которой без разницы, о чем говорить, куда и как ехать — только бы вместе. Может, тот день стал началом? А может быть, вечер, когда, сунув букетик гвоздик в дверную ручку и нажав на звонковую кнопку, он трусливо метнулся к лестнице, затаился там, точно вор, моля о хозяйском отсутствии. Молитву услышал не Бог, ушлый черт, нагло укравший в ту минуту мозги. Дверь открылась после второго звонка, зашуршал целлофан, и мягкий голос негромко позвал: «Гена!» Гена с восторгом вжимался в обшарпанную стену, никакая сила не могла бы сдвинуть его с места. «Гена, — повторилось опять, — я знаю, это вы. Пойдемте чай пить». В ответ — ни звука. Затем прозвучало «спасибо», хлопнула дверь, и наступила полная тишина. От этой тишины до сих пор лопаются барабанные перепонки.
Почему он так в ней нуждался? Из одиночества? Новичок и через год оставался по-прежнему новичком — замкнутый, старательный дылда с нелепой фамилией и косолапой походкой. В тот день, когда ему исполнилось семнадцать, кроме Высоцкой в школе его не поздравил никто. Этим прыщам, чье превосходство заключалось только в месте рождения, было глубоко наплевать, живет рядом с ними Геннадий Козел или нет. Они воспринимали своего одноклассника как муравья: ползает, пока не попадется под ногу. В прошлом году его разыскал один. Долго мычал по телефону что-то невразумительное о дружбе, о долгах перед юностью, а потом стал напрашиваться на работу кем угодно, но лучше, естественно, помощником депутата. Депутат вежливо обещал подумать, мысленно послав обнаглевшего просителя к черту. Геннадий скользнул равнодушным взглядом по забытым физиономиям и вернулся к лицу, которое тоже постепенно ускользало из памяти. О нем напомнила пара коротких встреч: вспомнилось не только лицо, вернулась потребность в подчинении женщине. Это не укладывалось в голове! Состоявшийся, зрелый мужчина нуждался в сильной женской руке — подсказывать, направлять, вселять уверенность, подбадривать, даже бранить. Он оказался слюнтяем и трусом — вечным мальчиком с комплексом страха брать на себя ответственность за другого. Струсил по обычаю и сегодня. Не из-за бедлама, который устроила очередная жена, а при виде человека, способного избавить от этого страха. С самого рождения, когда без спроса его выбросили на обжигающий свет, ему часто приходилось поступать вопреки своим желаниям. Ненавидел переезды — трясся в вагонах, в восемнадцать собирался жениться на Ольге — дал деру, в тридцать думал сбежать — расписался с дурой, в тридцать семь размечтался о сыне — заставил жену сделать аборт, в отместку та разгромила дом и исчезла. Конфликт желаемого с действительным разъедал изнутри, точно ржавчина, наводя на мысли о визите к психоневрологу. Однако больше невроза он боялся огласки: политик может стать кем угодно, хоть сумасбродом, неудачником быть не может никак.
Всю ночь Геннадий взвешивал «за» и «против», а на рассвете, измученный проблемой выбора, загадал: «Если сразу подойдет к телефону — поеду, если услышу второй гудок — брошу трубку». Поставил будильник на «девять» и с легкой душой тут же заснул, довольный мудрым решением.
Что это решение половинчато, трусовато и не делает «мудрецу» чести, подсказать было некому.
* * *Сама судьба подпихнула его к этой березе и, расстелив под ней заботливо плед, позволила расслабиться на пару минут. Все складывалось просто отлично! Короткий разговор после первого же гудка, возбуждающая поездка в чужом джипе на следующий день, свежесть раннего утра, запах реки, тишина и острый привкус авантюры, придающий жизни особый шик. А главное — нарастающее чувство свободы. Не той, порционной, какую давал депутатский статус, но полной, первобытной, пьянящей. Наверно, так чувствовал себя дикарь после удачной охоты, когда жадно рвал мясо зубами, а рядом сидела дикарка и восторженно таращилась на добытчика.
— Геннадий, я поищу ветки для костра, а вы можете пока подремать. Кажется, свежий воздух действует на вас, как снотворное. Не выспались?
Он открыл глаза, о такой «дикарке» можно только мечтать.
— Помочь?
— Я сама. Пользуйтесь пока моментом, Митя со своими червями вернется, будет не до отдыха. Я хоть и не рыболов, но знаю, что сонному за удочку лучше не браться, можно проворонить улов, — улыбнулась Ольга и пошагала к березняку, кромка которого белела стволами в метрах ста, не больше.
— Если нападут разбойники, зовите. Я жизнь за вас положу, а в обиду не дам, — шутливо крикнул он в спину. Она, не оглядываясь, молча кивнула и через несколько минут скрылась за деревьями.
Первые лучи майского солнца пригревали лицо, волосы шевелил ветерок с реки, мирно стрекотали сороки, над головой парил ястреб — красота! Он счастливо улыбнулся, прикрыл глаза и задремал, убаюканный птичьим ором.
Разбудил резкий крик. Геннадий вздрогнул, прислушался — тишина, только зудит над ухом комар да по-прежнему надрываются птицы. Посмотрел на часы: прошло пятнадцать минут, а проспал, будто не меньше часа, вот что значит свежий воздух. «Померещилось», — решил соня, лениво потянулся, привычно полез в карман за сигаретами. Все трудятся. Один копает червей где-то на берегу, другая собирает ветки, а он бездельничает. Но по праву: пригласили, будьте последовательны, не каждому удается зазвать в свою компанию депутата. Со стороны леса донесся короткий женский крик, на этот раз в нем слышался неподдельный страх. Геннадий вскочил на ноги, нерешительно потоптался на месте. Бежать к березам — значит подвергать себя риску, оставаться — трусливо, подло, не по-мужски. Он старательно вглядывался в то место, где исчезла Ольга, успокаивая себя, что голос, кажется, принадлежал не ей. И тут по ушам полоснуло воплем, в котором отчетливо прозвучало: «Гена-а-а!» Не раздумывая, он бросился на этот панический зов. Теперь уже об опасности не думалось, главным было — успеть. Когда-то десятиклассник Козел пробегал стометровку за пятнадцать секунд, сейчас понадобилось втрое больше, но и этого времени хватило, чтобы не опоздать.
На молодой весенней траве, подминая собой одуванчики, отчаянно боролась с каким-то лысым ублюдком Ольга. Туго натянутая на мужской череп кожа была покрыта испариной, длинные ноги в кирзовых сапогах елозили по земле, спущенные темные брюки открывали крепкий зад, обтянутый белыми в черную полоску трусами с коричневой отметиной в середине, от этой отметины Геннадия чуть не вырвало. Одна рука зажимала девушке рот, другая пыталась сдернуть с нее джинсы. Лысый злобно матерился, сопровождая мат рычащим: «Заткнись, сука!» Было ясно, что голыми руками с этой тварью не справиться. Геннадий растерянно огляделся, заметил в двух шагах камень, наклонился, схватил грязный обломок и, подскочив сзади, шарахнул по влажному черепу. Из раны хлынула кровь, мужик странно дернулся, после затих. За спиной раздался топот и запыхавшийся голос спросил:
