Эльмира Нетесова - Любимые не умирают
— Надо Николаю сообщить, поздравить, папашей стал! Вот кто примчится тут же,— переговаривались врачи.
А вскоре в палату Катьке принесли полную сумку фруктов. В ней записка:
— Это тебе от нас, Катюшка! От всего комбината! Держись, крепись, ты теперь мамка! Поздравляем и радуемся вместе с тобой! Дай Бог здоровья тебе и сыну! Обнимаем: твои девчата!
Катька плакала и смеялась от радости. Хоть эти не забыли, помнили и поздравили. А еще через час ей принесли еще сумку фруктов и сладостей. Сказали, что муж просил передать, все спрашивал о сыне, о ней. Просил, чтоб ни о чем не тревожилась, что подготовится к их возвращенью домой, пусть не беспокоится...
Катьке сразу стало тепло на душе. Все же не отмахнулся, не отказался от них с сыном. Вон сколько накупил. Одно обидело, даже короткой записки не черкнул человек. А свекруха ушла с работы, даже не заглянув в палату Кати.
— Ничего! Мальчонка тебя обломает. Как не кривляйся, не выламывайся, от внука никуда не денешься.
Когда Кате принесли сына на кормление, баба глазам не поверила. Мальчонка был копией свекрови.
— Мама родная! Как же так получилось? Ни от меня, ни от Кольки нет ничего! Сущая Евдокия! Ну зачем? — сетовала баба сокрушенно, а сын улыбался чистой, светлой улыбкой, будто радовался потрясающему сходству с бабкой.
— Я решил назвать сына Дмитрием! Как ты на это смотришь? Слыхал, что он на мамку мою похож. А значит, счастливым будет! Береги его и себя! — получила на следующий день записку от Кольки.
Катька уже и не ждала свекровь. Поняла по своему, что та не рада внуку и ее видеть не хочет, не может простить. Но... под вечер третьего дня в палату вошла Евдокия. Поздоровалась с родихами, ставшими матерями, поговорила, пошутила со всеми и подошла к Катьке:
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо,— ответила несмело.
— С койки часто не вскакивай, температура держится нехорошая. Низкая. Отдыхай и ешь побольше. Старайся выспаться. Не бегай поминутно к Диме.
За ним хорошо смотрят. А вот сама застудишься. В коридоре сквозняки, остерегайся их, чтоб не получить мастит.
— Вы Диму видели? — спросила Евдокию робко.
— Конечно! Хороший малыш. Любит поспать, а значит, крепким вырастет.
— Надо моим в деревню сообщить, что у них внук от меня появился. Может, позвоните или дадите телеграмму,— попросила краснея.
— Нет, не стану сообщать. Зачем? Твоя мать еще вчера приехала. Ей Коля позвонил. Теперь она у нас. Ждет, когда вас выпишут. Просила тебе домашнее передать, гуся поджарила, сметаны трехлитровую банку приволокла, сала копченого целый ящик, ведро яиц да масла столько же. Еще мед, варенье, пироги, всего не перечислить. На грузовике доставили. Короче, не только в квартире и на балконе, в подвале места не осталось. Там не только на семью, на половину города хватит еды. А мать еще тревожится, хватит ли? Смешная! Я уже сказала ей, этого, что привезли, давать тебе еще рано. С ребенком надо считаться, чтоб у него желудок не расстроился. Рановато ему такое переваривать. Понос измучает...
Катька слушала свекровь, замирая от радости. Ей показалось, что наконец наступило это долгожданное примирение...
Забирать ее с Димкой из роддома приехали мать и Колька. Свекровь опять сказалась слишком занятой и даже не вышла.
— Сынок! Димка мой! Дмитрий Николаевич! Вот кто ты есть! — улыбался мальчонке человек, бережно взяв сына на руки. Он внес его, осторожно ступая, и тут же положил в кроватку. Ребенок вскоре забеспокоился, заплакал.
Катька распеленала малыша, Колька подошел рассмотреть его поближе. Малыш, будто нарочно подшутил и едва отец наклонился, Димка тут же обдал его теплой вонючестью и разулыбался облегченно.
— Во, змей! Обоссал по уши! Весь в мать! — побежал Колька в ванную. Оттуда вернулся злой, пришлось менять рубашку.
— Ну, пострел, засранец, едва на свет появился, а уже родного отца уделал! — бурчал недовольно.
— Он еще маленький, ничего не понимает. На кого злишься? — успокаивала Катька мужика и, заметив в руке сигарету, попросила:
— Коля, пощади сына, ему нельзя дышать табаком, покури на балконе.
— Может мне теперь совсем туда перебраться жить? Ишь придумала, ему уже вредно! В своей квартире места нет! — пошел на кухню к теще, молча наблюдавшей за молодыми. Та к вечеру не выдержала постоянных стычек и предложила дочери:
— Катюха, а что если ты с Димкой поедешь в деревню на эти два последекретных месяца? Нехай мальчонка у нас побудет, а и ты отдохнешь. У нас тихо, никто не курит, не ругается и ничем друг дружку не попрекает. А то, как погляжу, тебя родимую тут поедом едят. За всякий шаг грызут. Едва на порог ступила, а уже заругана вконец, ни единого доброго слова не услышала. А мальца чуть не матерком облаял. Не успели порадоваться, враз охаяли. А ведь какой хороший внук, глядя на него, душа тает. Нехай он в покое и радости растет, никому помехой не станет. Скольких внучат я вырастила, подниму и этого.
— Может ты и права, мамка, но сначала Димушку записать нужно. А потом подумаем, может, и приедем,— отозвалась Катька.
— А на кой хрен я все причиндалы покупал? Всякие койки, пеленки, горшки, такие «бабки» вломил! Нам на эти деньги с мамкой целый год можно было жить без мороки! Зачем в такие расходы ввели? — взвился Колька.
— Ничего не пропадет за два месяца! Мы не собираемся уезжать насовсем. Лишь на время, ненадолго,— оправдывалась Катя.
— А жаль! Вот если б навсегда, какой кайф был бы! — вырвалось у Кольки.
— Ну, знаешь, зятек, я долго терпела все и молчала. Вас слушала. А теперь свое слово выскажу,— перевела дух Ольга Никитична и заговорила:
— Негодяи вы! Зверюги и аспиды! Бесстыжие, подлые твари! Вас людями звать не за что! Ни чести, ни стыда не имеете!
— Что? И эта навозная куча меня лает? — вскочил Колька и, открыв дверь, заорал:
— Вон отсюда! Чтоб мои глаза не видели! Ишь, обнаглели вконец! В моем доме мне в душу плевать вздумали? Да кто такие? Твой сын Катьку трахал. Родную сестру бабой сделал. Где ты тогда была, вот где звери бесстыжие!
— Тебе хоть девку иль бабу дай, едино со свету сживешь. В каждую семью своя беда входит. И нас не минула. Но мы пережили ее, не порвав друг другу глотки, сумели простить. Да и в невинности ли ценность девичья? Катька у тебя не столько хлеба съела, сколько слез пролила. Лучше б жила в деревне спокойно, не зная такого мужика! Тебе повезло, но ты слепой на душу, а и есть ли она у такого! Козел ты, а не человек! Говно свинячье! — распалилась Ольга Никитична и решила поехать домой тут же, не дожидаясь утра, последним автобусом.