Евдокия Нагродская - Гнев Диониса

В голосе ее слышится такое отчаяние, что я вскакиваю и отворяю дверь.

— Что случилось? Она в одной рубашке и туфлях, Я возвращаюсь в постель и закутываюсь в одеяло.

Женя несколько минут стоит среди комнаты, потом опускается на край моей постели.

— Да что с вами, Женя? — спрашиваю я, несколько даже испуганная.

— Я пришла… — начинает она, останавливается, смотрит на меня пристально и вдруг бросается ко мне на шею.

— Я хочу знать правду… я боюсь… боюсь… — шепчет она, заливаясь слезами.

— Женя, да чего вы боитесь? Деточка, объясните мне!

— Нет, нет! Это было бы ужасно, это только мне кажется… Нет, вы хорошая… вы любите Илью и… не полюбите другого!

Я холодею. Да неужели она, Женя, этот ребенок, могла догадаться о моем безумии.

— Женя, скажите мне толком, я ничего не понимаю, вы меня пугаете. — Мне… мне показалось.

— Что вам показалось?

— Что… что вы полюбили его.

— Кого? — сердце мое падает, — Да Виктора Петровича!

Я смотрю на Женю во все глаза и вдруг покатываюсь со смеху. Я влюбилась в Сидоренко!

Я хочу говорить, но, взглянув в недоумевающее лицо Жени, опять начинаю хохотать.

Ее личико понемногу начинает проясняться.

— Значит, это не правда? — кричит она. — Не правда, не правда! Вижу теперь! — Она хлопает в ладоши, прыгает по комнате и потом опять бросается мне на шею. Мы целуемся и хохочем обе.

— Ну, теперь рассказывайте. Женя, почему вам в голову пришла такая нелепица? — говорю я, вытирая глаза.

— Да это давно. Когда он уезжал. Помните, он мне еще крикнул: «крышка». Ну, я тогда сразу догадалась, что он в вас, Таточка, влюбился!

— В меня? А я, Женя, думала, что в вас!

— Ну, нет, я все поняла. Да, да, да… конечно, его жаль, да пусть в чужих жен не влюбляется. Я, может быть, эгоистка, но Илюша мне дороже, и пусть лучше Виктор Петрович пострадает. Ну, я и стала следить, когда он вернулся, все было ничего, а потом я испугалась…

— Чего?

— Да сама не знаю, когда мы разбирали ноты, на балконе, такое у вас было странное лицо.

— Какое же лицо?

— Да не знаю! Ну… просто не могу объяснить, и вдруг вы рассердились, что он ваше письмо дал прочесть какому-то господину, и таким голосом сказали:

«Я только для вас писала». Тут он сейчас обрадовался, засиял, даже этого господина начал расхваливать — все, значит, теперь ему хороши и милы…

— Полно, Женя.

— Да, да! — прыгала она, — я все, все сейчас замечу.

— Даже, что я Сидоренко полюбила?

— Милая, Таточка, простите меня, но у вас такое лицо, как будто вы влюблены…

— Какие же были признаки?

— Ах, да не знаю — что-то в глазах.

— Да это у меня лихорадка начиналась.

— Теперь-то я понимаю, а тогда я ужасно заревновала.

— К Сидоренко?

— Фу! За Илюшу, за Илюшу. Я готова была в этот вечер Виктору Петровичу голову оторвать. И она опять начала целовать меня.

— Только вы, Таточка, теперь не кокетничайте с ним, — говорит Женя просительно.

— Когда же я с ним кокетничаю?

— Нет, нет! Но вы тогда не знали, что он к вам неравнодушен! Это, впрочем, я по себе сужу. Я иногда на кого-нибудь и внимания не обращаю, а когда подруги начнут говорить: «Он к тебе неравнодушен, все на тебя смотрит» — я сейчас же и пойду плести!

Сегодня весь дом в сумятице.

Сидоренко затеял пикник. Несколько близких знакомых Толчиных, составляющих их маленький кружок, и масса молодежи собираются сегодня ехать вечером за несколько верст и к утру вернуться. Пекут пироги, делают бутерброды.

День будет сегодня чудесный, ночь лунная.

Молодежь: Женя, ее подруги и бесчисленные Женины и Липочкины поклонники — студенты, гимназисты и два офицера помогают Марье Васильевне и Кате. Крик, шум, возня.

Я принимаю во всем деятельное участие. Я даже волнуюсь, как удастся приготовленный мною миндальный торт.

Как красиво! Костер на берегу моря. Эффект лунного столба на воде и ярко-красного костра.

Пикник удался на славу!

Все веселы, шумно, суетливо веселы. Молодежь танцует под оркестр из трех мандолин и двух гитар, слегка флиртует, мужчины прыгают через костер и вообще стараются щегольнуть ловкостью и удалью.

У костра красиво освещенный, живописный Михако в белом башлыке и два денщика жарят шашлык.

Полковник и доктор откупоривают бутылки.

Марья Васильевна, толстая, добродушная полковница, маленькая хорошенькая докторша и я сидим на небольшом пригорке, спиной к лесу. Сынишка докторши уткнулся в мои колени и сладко спит, как спят дети, набегавшиеся за день, — где попало.

Сидоренко старался все время быть около меня, но Женя составила заговор с Липочкой — они не отпускали его ни на минуту.

Теперь и Липочка и Женя так увлеклись игрой в горелки, что совершенно позабыли о нем. Сидоренко сидит на травке у моих ног. Он все еще в ужасно мрачном настроении и все время молчит.

А мне сегодня хочется, чтобы все были веселы, и его вытянутая физиономия портит мне этот пейзаж во вкусе Сальватора Розы — с костром и луной. Я окликаю его. Он поднимает голову.

— Скажите, пожалуйста, на кого вы дуетесь все время?

— На судьбу, — говорит он.

— Ну, это уже грешно. Вы — редкий удачник. Дяди богатые у вас умирают, по службе вы получаете неожиданные повышения, пикник затеваете — погода как на заказ.

— А одиночество? — спрашивает он мрачно.

— Какое одиночество? Все вас любят, все у вас друзья и приятели!

— А если мне всего этого мало? Может быть, я хочу семьи, женской ласки? Эх, Татьяна Александровна, не судите со стороны.

— Да кто вам мешает обзавестись семьей? Смотрите, какой букет очаровательных девушек! Имейте смелость подойти… Может быть, я к вам пристрастна… но вы такой хороший человек, Виктор Петрович, что… я бы всякой девушке посоветовала полюбить вас.

Эту последнюю фразу я произношу с оттенком грусти и с легким вздохом.

Сидоренко хватает мою руку и крепко целует, — Марья Васильевна! — говорю я. — Прикажите Виктору Петровичу быть веселее.

— Да я весел, я безумно весел! — восклицает он. — Марья Васильевна! Хотите я сейчас в своем чине коллежского асессора скачусь с пригорка?

— А не скатитесь, — говорит кокетливо докторша, — кителя пожалеете. — Мне, Анна Петровна, в эту минуточку ничего не жаль! Гуляй, душа! Смотрите! — и он катится вниз.

Это сигнал. Молодежь бежит к другому пригорку покруче, там визг, крик.

Мужчины летят вниз один за другим, барышни аплодируют и приготовляют венок для победителя в этом новом виде спорта.

Сидоренко, с фуражкой на затылке, карабкается обратно к нам, мы приветствуем его аплодисментами.

Вдруг он останавливается, глаза его смотрят поверх моей головы, и он удивленно восклицает: