Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Лазаревна Муравьева
Он всматривался в напечатанные на машинке слова, но они сливались, и на секунду он вдруг почувствовал, что перестает понимать их смысл.
Глава 7
Следователь Цанин был коренастым, лысеющим человеком с тусклыми свинцовыми глазами. Хрусталева он принял приветливо и с самого начала шутил и острил, словно речь шла о каких-то пустяках.
— Здравствуйте, товарищ Хрусталев! Виктор Сергеевич, если не ошибаюсь? Садитесь сюда вот и располагайтесь. Вы ведь, наверное, уже догадались, зачем я вас пригласил?
— Нет, — коротко ответил Хрусталев.
— Мы выясняем подробности смерти товарища Паршина Константина Анатольевича. Не все нам понятно в его этой смерти.
Рубашка прилипла к спине. Горячие струйки пота защекотали кожу. Хрусталев достал носовой платок и вытер сначала лицо, потом шею. Цанин весело посмотрел на него и сделал небольшую паузу.
— Ведь вот работенка моя! Что вы скажете? Сидим и копаемся в этих подробностях! А хочется, знаете, Виктор Сергеич? Послать бы все к черту и в лес, на природу! Однако вернемся к печальным событиям. Нам известно, что товарищ Паршин гулял с вами, так сказать, почти трое суток перед самой своей гибелью, так?
— Ну, так.
— Не высказывал ли он каких-то суицидальных мыслей? Не был ли он мрачен, так сказать, подавлен?
— Нет, не был.
— А что? Весел был?
— Ну, нормальный… Он был — как всегда.
— И шутил?
— Шутил. Да. Конечно, шутил.
— Вот это интересно! Был весел, шутил, а потом, так сказать, встал на подоконник и прыгнул? «Щучкой», так сказать? И голова его разлетелась на три фрагмента.
Хрусталев передернулся, и тусклые свинцовые глаза следователя оживились.
— Еще вот какое уточнение: где вы оставили машину, не помните?
— Помню. Мы заехали в одну компанию утром, после буфета на станции, и там, у этого дома, я бросил машину.
— Почему же вы ее бросили?
— Потому что был пьян и не хотел садиться за руль.
— Вот это похвально, вот это ответственно! Всем бы так. А то, знаете, сядет пьяный, так сказать, водитель за руль и грохнется сам, и семью свою грохнет! Но вы мне другое скажите: вы ведь, наверное, были в комнате Паршина незадолго до его, так сказать, гибели? Вы пили, гуляли, потом пошли провожать его до дома, поднялись наверх, в его комнату… Так?
— Нет, не так. Я проводил его до дома и пошел к себе.
— Ну, этого вы не можете помнить. В том состоянии, в котором вы находились, вы ничего точно помнить не можете. Закон, так сказать, химии.
Цанин снял трубку и громко сказал, отчеканивая каждое слово:
— Слава! Ты там? Поднимись ко мне, пальчики надо «откатать».
— Послушайте! — не выдержал Хрусталев. — Конечно, в комнате Кости есть мои отпечатки! Но какое это имеет отношение к тому, что он…
— А мы разберемся, какое. За это вы, так сказать, не волнуйтесь. Вот Слава придет и поможет. Эксперт наш, Вячеслав Петрович Нагульный. Вот, кстати, и он.
У эксперта Нагульного был нос якорем и желтые круги под глазами. Он быстро отодвинул мешавшие ему бумаги и начал вытаскивать из принесенного чемоданчика свое хозяйство.
— Правую руку, пожалуйста, — неожиданным для его облика бабьим голосом попросил он. — Вот так. Вот. Покрепче.
— Странно, Славик, — доверительно заговорил следователь. — Представь себе только: в прекрасном расположении духа человек. Пьет и, так сказать, гуляет с лучшим другом. А потом, находясь, так сказать, в прекраснейшем расположении духа, прыгает вниз из раскрытого окна. Загадка творческих людей!
— Я не говорил вам, что Паршин был «в прекраснейшем расположении духа». У него были свои проблемы, свои неприятности… — вспыхнул Хрусталев.
— Тогда, значит, я вас не понял! — живо отозвался следователь. — И какие же именно проблемы?
— У него завернули фильм. И другой сценарий, который он обдумывал, судя по всему, никогда не прошел бы…
— А, вот оно что! И о чем же сценарий?
Хрусталев посмотрел на него почти с ненавистью.
— О жизни и смерти одного рядового комсомольца.
— О смерти-и-и? — удивленно протянул следователь.
— Ну да. О том, как рядовой комсомолец приехал на ударную стройку и как он во всем разочаровался. Во всей своей жизни и всех ее планах. И ему ничего не осталось, как броситься вниз с крыши недостроенного здания. Вот такой был замысел.
Цанин даже привстал со своего кресла.
— Ну, вот и разгадка! А вы говорите, что Паршин был настроен оптимистично, хотел жить, работать…
— Одно не отрицает другого! — взорвался Хрусталев. — Комсомолец — это проявление одной стороны Паршина. Это его творческое «альтер эго».
— Ах, вот оно что! Альтер эго! — Цанин добродушно расхохотался. — Слушай, Славик, у тебя есть альтер эго?
— Альтер эго? — бабьим голосом переспросил эксперт. — Ну, вот чего нет — того нет.
— А все потому, что мы с тобой, Славик, серые люди, обыватели. Но мы с тобой, Слава, вряд ли допустили бы, чтобы друг, имеющий, так сказать, подобное «альтер эго», как этот Паршин, остался бы дома, да пьяным к тому же, да с раскрытым окном… Мы с тобой его к койке привязали, тревогу забили бы, так?
— Ну, как же? Конечно, — кивнул эксперт.
Брезгливая гримаса исказила лицо следователя.
— Свободны, Виктор Сергеич, — сказал он, подписывая пропуск. — На сегодня хватит. Из Москвы попрошу никуда не выезжать.
Хрусталев вышел на улицу. Как все изменилось! С утра было солнце, и птицы в листве, и эти влюбленные радостные глаза… Сейчас ничего. Пустота, чернота. Домой идти не хотелось.
Вчера звонила Регина Марковна, сообщила, что Надю Кривицкую забрали в роддом. Может, она и родила уже? Он поехал на «Мосфильм». Нужно что-то делать! Вот Федю хотя бы поздравить. Все раздражало его: гудки, звон трамваев, всплески смеха, шарканье шагов, цоканье женских шпилечек…
В павильоне Кривицкого творилось что-то невообразимое. В дым пьяный Кривицкий, подхватив под руки Оксану Голубееву и худенькую Лиду-гримершу, отплясывал, судя по всему, гопак или очень близкий гопаку танец.
— Хоп! Хоп! Тру-ля-ля! Эхма! Бахрома! — выкрикивал Кривицкий, высоко подпрыгивая и вскидывая ноги. — Я вас, черти, научу веселиться! Я вас, сволочи мои дорогие, научу жить с огоньком! Хоп! Хоп! Тру-ля-ля! Это же советский труженик пляшет! Простой советский человек! Он фашизм победил! Кукурузу вырастил! Он, черт меня побери, на Марсе сады разобьет! Хоп! Хоп! Бахрома! Давайте, девушки, не ленитесь!
В накрашенных глазах Оксаны Голубеевой застыл ужас. И чем выше и веселее она подпрыгивала, тем больше краснело и морщилось ее лицо. Гримерша
