Невыносимое счастье опера Волкова (СИ) - Коваль Алекс
Одеваюсь и выхожу из дома, а эта “отчаянная” уже одной ногой висит на заборе.
Да твою же, Нина… мать!
Вот когда она успела?!
Пыхтит, напрягается, но лезет. Я стою, как дятел, смотрю на все это великолепие – и смешно и страшно. Смешно от того, что дамочке три десятка лет и бизнес в столице, а она через заборы скачет. А страшно от того, сколько дури в ее бедной голове и как она умудрилась ее не потерять (эту голову) в своей Москве?
Нет, я не жалуюсь! Картинка перед глазами – зачетная. Задница Кулагиной на уровне моих глаз – улёт. Ладони аж зазудели. Но если звезданется и шею свою свернет, проку мне от этой “картинки” уже не будет никакого. Я трупов не люблю, они меня не возбуждают.
А она звезданется. К бабке не ходи. Это тут Тони умудрилась встать на чемодан и подтянуться, а с той стороны? Три метра до земли лететь будет красавица, и еще вопрос, какой частью своего тела приземлится. В лучшем случае филейной, что будет ей уроком.
– Ты какого вшивого вытворяешь, Кулагина?
– Иди куда шел и не мешай, – бросают мне не глядя.
– Сама справишься?
– Справлюсь.
– Серьезно?
– П-ф-ф…
Многозначительно, ничего не скажешь.
– Ладно. Чисто теоретически, даже если ты умудришься перелезть и ничего себе не сломать, то чемодан ты через забор перетаскивать как будешь, умница? Я тебе сейчас, возможно, открою Америку, но ты окажешься с той стороны забора, а твои шмотки с этой, а калитка по-прежнему будет закрыта. Как быть?
Ответом мне послужило гениальное:
– Я что-нибудь придумаю. А ты, коль уж не помог, будь добр – не лезь!
Не лезть?
Да пожалуйста! Развожу руками и отступаю.
Это же надо было свалиться такому “подарку” на мою голову. Это точно чье-то извращенное чувство юмора. Зачем? За что? Кто-то там наверху точит на меня зуб? Или полагает, что мне скучно жилось? Честно говоря, без этой особенной “дуринки” Кулагиной – да. Мохом обрасти успел да запылиться. Драйва в жизни не хватало, но не настолько же!
Что б ее… Вместе с ее независимостью!
Девятибалльное землетрясение проще остановить, чем Тони.
– Помочь?
– Отстань, Вик.
Нет, не могу я спокойно на это безобразие смотреть. Повеселилась и хватит.
Подхожу, без предупреждения хватаю за талию и под оглушительный ультразвук, стаскиваю на хрен с забор от греха подальше, пока кости свои хрупкие не переломала. Помогаю по доброте своей душевной! А эта коза руками за забор цепляется, ужом извивается и с визгами:
– Пусти меня, Волков! – брыкается, пинается, упирается, “крыльями” машет, но сдаваться не собирается. Дай волю – упорхнет. Вот только законы физики – вещь упрямая, и раствориться в пространстве у Кулагиной не получается, как бы не старалась.
И только после непродолжительной возни на грани с ожесточенной битвой, когда чемодан падает, многострадальная бутылка с грохотом катится по асфальту, а Антонина пару раз заезжает мне локтем по ребрам аж до звезд – вот тут мне приходится разозлиться. Рыкнуть на нее и максимально деликатно “скрутить”, упирая грудью в те самые дурацкие ворота. Как злостную, блин, преступницу! С той только разницей, что прикасаюсь к ней едва-едва, чтобы не сломать и не навредить, а хотелось бы, конечно… Да до фига чего хотелось бы в такой “любопытной” позе, и для начала наручниками ее куда-нибудь пристегнуть и хорошенько выпороть!
– Пусти, говорю!
Ага, щас. Прижимаюсь. Пахом к ее заднице. Дразню и задираюсь – осознаю, но удержаться не могу, какая сексуальная картинка. Склоняюсь и шепчу ей на ухо:
– Выдохнула? – придерживая за шею, где со всей дури мне в ладонь от притока адреналина долбит венка.
Тони вздрагивает.
– Идиот…
Ухмыляюсь. Выдохнула. Медлю, но ослабляю хватку. Разворачиваю к себе лицом, а эта непрошибаемая упрямица показательно замахивается, почти влепив мне пощечину. Миллиметры разлета. Благо, с реакцией у меня порядок. Я уворачиваюсь и перехватываю запястья, фиксируя у нее за спиной, сжимая своей ладонью ладони Кулагиной.
– Пусти меня, грубиян!
Напираю и, зажав между собой и стеной, встряхиваю пару раз. Исключительно для внушения.
– Еще раз спрашиваю: ты что творишь?!
– Я ведь почти перелезла!
– Убьешься же!
– Тебе какая р-р-разница?! – пытается вывернуться и заехать мне коленом в пах. Тщетно. Ногой фиксирую, хрен вздохнет теперь без моего разрешения.
– Большая! И не рычи на меня.
Тони скалится, выворачивает пальчики и впивается своими коготками мне в кожу. Смотрит глаза в глаза и давит. Давит и давит… Непонятно, больше физически или морально. Одинаково – больно. Но и не такое терпели. Пусть напрягается, я даже не дрогнул.
– Отпусти мои руки! – бурчит, когда понимает, что эффекта от ее манипуляций – ноль. – Больно.
– Не ездий мне по ушам, я свою силу контролирую, Кулагина.
– Пусти, говорю…
– Драться не будешь?
– А есть смысл?!
Отпускаю запястья, но не ее саму. Устраиваю ладони на ее талии, так своевольно и по-хозяйски, что и сам приохренел. И не только я. Тони охает и щурится от такой наглости, а я только сейчас, в полной мере осознаю, какой вытворил здец! Потому что она близко. Опасно близко. В груди болезненно тянет, а по вискам лупит пульс. Кровь вскипает в венах, и желание оно не просто появляется (какой там!) – оно становится невыносимым, вспыхивая, как по щелчку.
А Кулагина еще и смотрит снизу вверх, задрав свой нос, на котором по весне снова начали проявляться задорные, ненавистные ею веснушки. Глазами уничтожает. Сжигает в своем зеленом взгляде. Темном, глубоком, бархатном. Они всегда у нее такие, когда злится. Глаза ее… Совершенно всегда…
Дышит прерывисто и часто, а у меня, блть, каждый ее вздох в теле отдается приступом сердечным. Каждая клетка дребезжит и нерв натягивается. Глаза к губам ее приклеиваются и в горле все пересыхает. Свои губы поджимаю и тяжело сглатываю – аж дерет все внутри. Ведет не хило. Моментально выкашивает.
А как от нее пахнет? Все свои резервы собираю, чтобы не зажмурится.
Хочется.
Ладонь на затылок хочется…
Вперед податься, к себе грубо притянуть, в волосы ее уткнуться носом. В шею. Вдохнуть, и губами вверх, до ушка…
Кулагина – мое проклятье!
На доли секунды кажется, что все – теряю контроль. Да и не только я. Притихшая напротив Тони тоже стоит, как каменное изваяние: бледная, не знающая, как на всю это реагировать. Вот-вот и все – звездец нам. День. Ровно день и две встречи до падения на те же грабли! Вперед даже подаюсь… кажется.
Я или она? Без понятия.
Не замечаю, как носом своим ее касаюсь. Пульс шкалит. Мозг плывет. Пальцами ныряю в петли для ремня на ее джинсах. Вжимаю в себя. Переступает, в грудь мою ладонями врезается. Дыхание ее на своих губах ловлю. Сладко… Как же охеренно сладко!
Кажется вот-вот…
Но все рушится, когда Кулагина комкая кофту у меня на груди, тормозит меня и шипит:
– Пусти, – уже не так уверенно и дерзко, но раздраженно. – Убери руки, Волков!
Не хочу.
Вот не хочу и все тут!
Ты первая, Кулагина, – думаю про себя, но ей, разумеется, этого не говорю. Стискиваю челюсти, напрягаю отказывающиеся подчиняться мышцы и повинуюсь. Разжимаю руки, убираю ладони. Она отскакивает, напоследок засандалив кулаком мне в грудь, а у меня будто свет перед глазами на хер меркнет.
Давно меня так не клинило и не “вело”. Никогда после нее, если точнее. Забытое и потерянное чувство штормит и выкручивает. Вот только если меня аж до колик взбудоражило, то Кулагину до искр в глазах раздраконило. Сейчас точно начнет плеваться ядом. Поэтому рот я открываю первый:
– Успокоилась?
– И что это было, Волков?
– Шокотерапия.
– Никчемный из тебя терапевт и методы у тебя старомодные.
Ну-ну…
– Зато действенные. Любую истерику гасят на раз.
– Я не истерила и вполне была спокойна, если тебе интересно, – дергается. – Просто решала проблему всеми доступными мне методами. А что? Что мне было делать? У ворот ночевать? А завтра? У меня сел телефон, ни одну службу не вызвать, а эту железку явно заклинило…
