Кража в особо крупных чувствах (СИ) - Волкова Дарья
– Мы, – спокойно ответил Петр. – Если человек ни в чем не виноват, он не будет прятаться от полиции.
– Как вы просто рассуждаете, Петр Тихонович. Он был здесь, когда… когда … случилось это несчастье с Валентином Самуиловичем! И у него нет этого… как вы называете…
– Алиби.
– Да, именно. А у Жени его нет. Он просто ходил по улицам, когда… когда это происходило. Вы ему не верите?
– Я никому не верю.
– А себе?
– Себе – в первую очередь. Итак, Евгений же приехал к вам не только для того, чтобы припасть на грудь и порыдать?
– Скажите, а вы не должны быть беспристрастны в процессе… следствия? – вдруг прищурилась Элина.
Петр хмыкнул. Она его поймала.
– Вы правы. Должен. Но, скажу откровенно, вид рыдающего мужчины взывает у меня… вопросы. К его воспитанию.
– Ну да, конечно, – фыркнула Элина. – Как же, как же, слышала. Мальчики не плачут.
– Мужчины не плачут.
– Важное уточнение, – Элина откинулась на стуле, сложила руки на груди. – Вас представить плачущим невозможно. Как невозможно представить вас смеющимся. Улыбающимся. Рассказывающим какую-то смешную историю. Вы все это умеете?
Петр помолчал. Слова Элина вдруг показались странно обидными. Она считаете его… таким? Бесчувственным? Холодным? Каким? Да какое ему дело до того, что она про него думает?!
– Я при исполнении, Элина Константиновна. Мое дело – расследовать преступление и найти преступника. Рассказывание анекдотов и улыбки этому совершенно не способствуют.
– А когда вы не службе?
– А когда я не на службе – могу даже танцевать.
– Не верю. Вот бы посмотреть.
– Очевидцы утверждаю, что это зрелище не для слабонервных.
Она рассмеялась.
– Извините. Опять я вас дразню.
– Опять? – вскинул он бровь.
Она рассмеялась еще громче. А потом стала вдруг серьезной.
– Я пыталась Женю успокоить. Налила ему чаю с бальзамом, стала расспрашивать о том, что было в день его приезда в Москву, когда… ну, когда это все случилось. Он плакал и все говорил, что его обязательно обвинят в убийстве отца.
– А он этого не делал?
– Конечно, не делал.
– Он вам это сам сказал?
– Да.
– Вы это точно помните, Элина Константиновна?
– Да! – выпалила она. А потом все же полезла за своими любимыми «Герцеговина Флор». – Ну какая разница, сказал Женя или нет! Не помню я, на самом деле! Мне и в голову не пришло задать Жене этот вопрос, – она нервно прикурила и затянулась. – Это было бы бестактно… жестоко... по отношению к Жене. Я… У меня даже сомнений не возникло!
– Хорошо. Дальше.
– Дальше я пыталась его успокоить, как могла. Говорила, что все будет в порядке. Что следствие обязательно во всем разберется. И, кажется, даже сказала, что следователь, который ведёт дело – то есть вы – очень толковый, опытный и умный.
– Польщён. Дальше.
– А дальше пришёл тот самый умный, толковый и опытный следователь.
Пётр помолчал.
– А почему он прятался именно в кабинете?
Элина раздраженно смахнул пепел на блюдце.
– Когда я посмотрела в глазок и увидела, что это вы… Женя заметался, как свинья, которую собрались резать, – вышло последнее у Элины раздражённо, и Петру это почему-то понравилось – Я не знаю, почему он спрятался именно в кабинете. Я стала открывать вам дверь.
– А почему сразу не сказали, что Поварницын у вас?
– Вы не спрашивали.
Петр вздохнул, покачал головой. Что за характер, а?
– Я верно понял, что вопросы завещания Валентина Самуиловича вы с Поварницыным не обсуждали?
– Нет. Неверное, обсудили бы. Но не успели. Все, что было об этом сказано – было сказано при вас.
– Скажите, а после… в течение вчерашнего дня Евгений вам не звонил? Не приходил?
– Нет, – она ответила спокойно и уверенно, и Пётр почему-то ей поверил. – Но я сама ему позвонила, чтобы узнать как дела. Женя сказал, что его обязательно посадят в тюрьму из-за убийства отца, и что это я во всем виновата.
– Интересно, почему?
– Не знаю. Он бросил трубку.
– Вы не перезванивали больше?
– Нет.
Таки Арсений был прав. У этой девушки есть характер, и еще какой.
– Какой же он все-таки гавнюк и слизняк, это ваш, с позволения сказать, пасынок.
– А как же ваша беспристрастность, Петр Тихонович? Где же она?
– Это вы еще не видели, как я танцую, – Петр встал. – Проводите меня, Элина Константиновна.
***– Мы приедем завтра. Скорее всего, где-то в районе в шестнадцати ноль-ноль. Вы будете в это время дома?
– Постараюсь.
– Постарайтесь. Сейф не трогайте до завтра.
– Хорошо.
Надо было уходить, но Петра не оставляло чувство какой-то незавершённости. Ему странным образом казалось, что в игре, которую они вели сегодня с Элиной Конищевой, он не выиграл. А не выигрывать Петр Тихий не любил.
– Ну что, вы будете меня сегодня целовать?
Она вдруг улыбнулась. Какой-то странной, совсем другой улыбкой. Петру непонятно почему, но показалось, что грустной. Как будто Элина знала что-то такое, чего не знал он. О них двоих.
Так, нет никаких «них двоих».
Элина подняла руку и коснулась пальцами уголка своих губ. Петр вдруг обратил внимание, какие у нее руки. Для ее изящного телосложения – крупные, с длинными сильными пальцами. Такие при всем желании не назовёшь дамскими пальчиками. Это руки скульптора – вдруг подумал Петр. Что он знает о работе скульптора? Ни хрена.
Элина покачала головой. Отрицательно.
– Не буду. Зачем повторяться? Я придумаю что-нибудь новое, другое, чего с вами еще не происходило на допросах.
– Вам придётся постараться.
– Я постараюсь.
А все же разочарование почему-то кольнуло. Это почему это мы не хотим целоваться, а, Элина Константиновна?
***– Чем нас порадовала вдовица?
– Иконами.
– Благословила? – хохотнул Арсений.
– Именно. Троеперстно. Точнее, пятиперстно.
– Ничего не понял! – честно сознался помощник. – Тут, кстати, криминалисты звонили по поводу завтра. И у них я тоже ничего не понял.
– Ты сядь. Я сейчас объяснять буду.
***– Иконы… – выдохнул Арсений. – В сейфе. Охренеть. А брильянтов в стуле у них там в квартире нет? С дореволюционных времен?
– Я про янтарную комнату спросил.
– Тоже вариант, – ухмыльнулся Арсений. – Петр Тихонович, нам что-то надо с Поварницыным решать. Он сегодня приходил, домой просится. Отпускаем? Или запираем?
– Дилемма, – вздохнул Петр. – Жидковато у нас оснований для заключения в ИВС. Боюсь, прокурор не одобрит.
– Что вы, Петр Тихонович, вас прокуроры любят.
– Что я, девушка, что ли, чтобы меня любить. Меня только один прокурор любит, да и то, просто потому, что ему деваться некуда.
Арсений рассмеялся.
– Как у Павла Тихоновича дела?
– Сажает в поте лица. Ему только лопаты в руках не хватает.
– Хорошо, что сажает. А то обидно, понимаешь – мы их находим, арестовываем – а они потом отпускают! Так что с Поварницыным – закрываем?
Петр потер лоб, вздохнул. Отчего-то вспомнились слова Элины про бедного мальчика и факты его биографии.
– Отпускай под подписку о невыезде. Пусть едет в свой Оренбург и из-под маменькиной юбки – ни ногой!
– Понял.
***Элина сидела у окна в своей излюбленной позе – положив подбородок на колено согнутой ноги. За окном сгущались сумерки. Уже довольно ранние. Незаметно подкралась осень.
Он завтра приедет. Этот хмурый неулыбчивый большой мужчина.
Следователь Петр Тихонович Тихий.
Когда он сегодня спросил: «Целовать меня будете?» – у Элины вдруг сильно забилось сердце. В этот момент она отчетливо поняла, что хочет его поцеловать. А еще больше – чтобы он ее поцеловал. Обнял своими большими сильными руками, прижал к себе и поцеловал.
В нем слишком много мужского. Запредельно много. Словно напоказ. Этот высокий рост, широкие плечи, сдержанность и какая-то будто нарочитая грубость. И даже профессия у него очень мужская. Суровая. Все вместе это оказывало на Элину просто какой-то сногсшибательный эффект.
