Чужие - Фло Ренцен
— Мгм.
— Про упаковку вообще молчу. Злючка… О, Дже-е-ймс…
— Джеймс?..
— Бонд.
— Какой? Он блондин же, вроде. Франк — брюнет.
— Ну, значит, тот, что до него. Да хоть все, вместе взятые! Услышь его хоть разик, че те стоит…
— Ниче не стоит.
— На твоем месте я б не выделывалась.
— Поставлю его в известность. А тебя — на свое место.
— Не-е, он же ж тебя хочет. Хоть ты и злючка.
— А я его — нет…
— Злючка.
Пока мы угорали в ДольчеФреддо, а потом снаружи, снова прошел дождь, и асфальт по меркам Ку‘Дамма заметно посвежел. Мне становится зябко.
— Кати, блин… вот че копа-аешься… дуба-ак… — ноет Рози, пока я ищу в сумочке карточку от входа.
— Одеваться нормально надо, — цежу ей сквозь зубы, демонстративно глядя на ее голые щиколотки и полушубок, едва прикрывающий пупок.
Тупая мода. Порой я и сама напяливаю что-то подобное, правда, не на работу. Но сейчас мне тоже холодно в моем платье и распахнутом кожаном плаще поверх.
Бимканье Дырявого Зуба подобно часам из сказки провожает потоки девочек-женщин всех возрастов. Невзирая на корону, потоки эти льются на работу после перерывного шопинга, сдобренного типичными шопинг-снэками, запитого, несмотря на холодину, смузи всех цветов и фраппучино всех вкусовых направлений.
«Как круто, что Берлин у нас такой огромный» — думаю внезапно, глядя на эти толпы народу, как на родные. «Как круто, что можно затеряться среди них и кого захочешь, вернее, не захочешь, тоже затерять».
— Т-так, ну что, мож, мне поискать?
У Рози покраснел от холода нос. Она стоит, обняв себя руками, злится до невозможности, и, наконец, порывается влезть ко мне в сумочку.
— Это ищешь?
Слова у меня над ухом сказаны негромко, но внятно.
«Бим-бим, бим-бим-м-м-м»… — поддакивает для пущей драматичности Дырявый Зуб.
Меня прошибает озноб, но не из-за холодины, колошматит не от самих слов, а оттого, что я узнаю глуховатый, с хрипотцой, голос. Не спешу оборачиваться, ибо знаю: слух не мог меня подвести.
— О-о-о, с-су-упер, — Рози выхватывает у него мою карточку.
Пока разблокируется дверь, я все же поднимаю глаза и секунды две смотрю в глаза Взъерошенного.
Да, это он сегодня утром чуть не попал под колеса Михе.
По-моему, зря я решила, будто он пошел на Алекс тусоваться с тамошними джанки. Хоть стиль его, в общем и целом, не поменялся, выглядит он сегодня «прилично» и за безработного алконавта его уже не примешь. К запаху сигарет у него теперь примешался запах туалетной воды, свежий, но не резкий и без мускуса. Совсем — блин, а ну, отставить — как я люблю. В общем, если не помнить его таким, как неделю назад…
Слегка оттаявшая в фойе, Рози сует мне карточку: — На, не роняй больше, — и бросает ему взгляд, не лишенный благодарной доброжелательности: — А ты у нас новенький?..
Странное это состояние, когда ты и еще кто-то о чем-то знаете и между вами общая тайна, о которой не догадываются другие. От этого вы вместе смеетесь над одним и тем же, а другие недоумевают, где же тут смешно. Ну, или не смеетесь.
— Да, — отвечает он, глядя, впрочем, не на Рози, а на меня.
Рози тоже смотрит на меня, но с ожиданием и легким оттенком наезда. По-видимому, ждет, чтобы я их познакомила и еще немножечко удивляется, почему не рассказывала ей про «новенького». А я отчего-то начинаю надеяться, что его сигаретный фон, пропитанный капельками одеколонного афродизиака, не привлечет ее, а оттолкнет, напомнив, что она в завязе.
То ли поэтому, то ли потому, что просекает что-то, чего я сама еще толком не поняла — Рози вдруг поспешно ретируется, бормочет, что, мол, ладно, ей срочно надо в офис. Что ей «приятно было познакомиться», она по очевидной причине не говорит.
***
Мы остаемся «наедине», если можно так сказать — я, он, ресепшн, народ, снующий на Ку‘Дамме по ту сторону стеклянных дверей. Какие-то коллеги здороваются по дороге к лифту — я киваю, не поворачивая к ним головы. Он свою тоже не поворачивает, как если бы вообще не умел этого делать.
На самом деле с уходом Рози между нами, вернее, вокруг нас опять возникло, выстроилось это. Как бы его назвать? Это наше с ним закрытое пространство, в котором только я и он и те эмоции и ощущения, которые есть сейчас. Стоит чему-нибудь в этой компоновке поменяться, и пространство наше разрушится.
Поэтому я не борюсь с пространством и с эмоциями, не пытаюсь пристыдить и приструнить себя — не сделала этого в первый-не последний раз, теперь подавно не собираюсь.
Его взгляд — опять ноль удивления, но возбужденная настойчивость.
— Куда теперь поведешь?
Не может быть, чтоб он это спросил. Наверно, просто подумал, а я прочитала его мысли, потому что… потому что, видимо, умею это делать, да они у меня с ним и сходятся.
Еще у него в глазах читается, что если не поведу я, то он сам поведет, так что уж лучше мне, наверное.
Чувство ленивой похоти отрешает меня от «нормального», от адекватных мыслей и суждений. Поэтому решения мои опять сплошь ненормальные.
Вернее, решение только одно: да.
Я незаметно киваю самой себе — но он заметил и идет за мной.
Пустующих этажей в Буда Хаузе нет, хоть нынче и корона-кризис. Есть конференц-этаж на пятнадцатом, на который намереваюсь отвезти его сейчас. Может, есть там… что-нибудь. Где-нибудь.
За нами смыкаются двери лифта, и мое сердце екает, как будто ждет чего-то — а его нет. Он стоит напротив меня, их двое — он и его отражение в зеркальной стенке лифта. Руки в карманах, совсем как в прошлый раз, в метро.
И я не знаю, какое чувство во мне теперь сильнее — облегчение, что он не полез ко мне в лифте (пошло, избито), или разочарование от того, что не полез.
