Твой первый - единственный - Ники Сью
Я остановилась напротив белой машины, коснулась ручки и внезапно повернула голову, не знаю зачем, словно движимая неведомой силой. Витя смотрел на меня, смотрел так же, как три года назад – с нескрываемой теплотой, которая могла бы заменить солнце, теплый шарф и горячий чай в самый ненастный зимний день.
Поджав губы, я открыла дверь такси и села на пассажирское сиденье.
Глава 11 - Рита
В такси играл шансон и работала печка. Я зажала руки между ног, пытаясь согреть ладони, но они продолжали вибрировать от холода. Я вглядывалась в ночные пейзажи за окном, которые проносились быстрыми картинками перед глазами. А потом на месте этих картинок всплыл образ Вити, его мрачное лицо. Он прекрасно понял, о каком предательстве я говорила, понял, оттого и слова не сказал, позволил уйти.
Я хорошо помню, как подкрашивала губы гигиенической помадой в тот день, хорошо помню пасмурную погоду и свинцовые тучи, нависшие над городом. Ожидался дождь, возможно даже град. Но мне было все равно, я шла, полная решимости, поговорить с Витей, рассказать ему правду. Две недели ада закончились, мой брат будет жить, теперь будет.
Напротив элитной многоэтажки я простояла почти час, пока не раздались раскаты грома, а затем крупные капли начали разбиваться о серый асфальт. Я была в широкой футболке и спортивных штанах на два размера больше. Однако прохладный ветер заставлял ежиться, переминаться с ноги на ногу.
Сначала я думала дождаться, пока кто-то выйдет из подъезда, затем нырнуть внутрь и уже там, наверху, позвонить в дверь. Но когда дождь и ветер усилились, идея показалась бредовой. Не придумав ничего лучше, я вытащила сотовый и набрала номер Вити. Он оказался недоступен. Тогда я зашла в социальные сети, лучше бы не заходила, конечно.
Страничка Шестакова пестрила яркими кадрами из его новой, прекрасной жизни, в которой нет места для серой девочки по имени Маргарита Романова. На одной фотографии он обнимал красивую блондинку, на другой сидел без майки в каком-то клубе или баре. Но хуже всего была новая сторис, там Витя целовался с незнакомой девушкой, по крайне мере, я ее не знала.
Мобильный выскользнул из рук. Я едва не задохнулась, пытаясь сообразить, что вообще увидела. Мне казалось, у нас была любовь, казалось, мы не представляли жизни друг без друга. Но за какие-то две недели он нашел мне замену так легко… Стер из памяти…
Я сглотнула, взглянув на новенькую многоэтажку, дорогие машины, стоящие во дворе. Что я здесь делаю? Для чего пришла рассказать правду? Кому она нужна? Губы дрогнули, мне хотелось закричать.
Подняв телефон с асфальта, я двинулась прочь от дома, в котором жил Витя, в котором была слишком часто, чтобы не запомнить каждый его кирпичик. Шаги мои были тяжелыми, ноги дрожали. Я шла не быстро и не медленно, ощущая как холодные капли летнего дождя проникают за шиворот. Они скользили под одежду, скатываясь по теплой коже.
Дождь усилился, а и я не заметила за ним собственных слез. Последние две недели прошли как во сне: они душили горло, ранили сердце, протыкая его острыми шипами. Однако надежда не давала сломаться. Я верила – глупо, по-детски, словно маленький ребенок, что смотрит на небо и ждет падающую звезду, которая исполнит все-все его желания. А потом внезапно узнала, что звезды не имеют магического свойства, мечты не сбываются, надежды гаснут, не успев зажечься.
Витя, вероятно… и не любил меня. У него таких как я… их будет тысячи.
Такое чувство, словно дверь в мою душу открыли нараспашку, впуская туда яркого мальчишку с глазами морской волны, и разрешили потоптаться, вытряхнуть остатки чего-то светлого.
А потом я увидела самого Шестакова. Он вышел из такси с какой-то девчонкой. Они шатались, смеялись, о чем-то говорили. Я шмыгнула за дерево, прикрыв ладонью рот, грудь разрывало, словно туда залили канистру кислоты.
Никакой любви не было. Разве можно за четырнадцать дней разлюбить? Пусть я в его глазах и оказалась предательницей. Не верю, так не бывает… Облизнув соленые губы, я прикусила щеку изнутри, стараясь подавить всхлип.
Шестаков наклонится и поцеловал в щеку незнакомку, скользнув ладонью по ее бедру. Я не могла смотреть на это, не могла поверить…
Развернувшись, побежала прочь, словно от чумы, словно могла заразиться чем-то смертельным, если бы находилась там еще хоть минуту.
Домой я добрела кое-как, больше по наитию, чем по большому желанию. Встретила отца на пороге, вспомнила его крики в выпускной, грубые слова, пощечину, которую он не постеснялся отвесить при матери.
– Что? Нагулялась? – брезгливо прорычал он, будто говорить со мной, видеть меня, ему было в тягость.
– Скажи честно, – прошептала, поджав губы. Я стояла на пороге, по одежде стекали капли дождя. А может, он шел у меня в душе – слишком сильный и громкий ливень, капли которого словно выстрелы из пулемёта, разбивали остатки моей брони. Я устала быть сильной.
– М? – отец выгнул бровь. Дома никого не было, кроме нас двоих.
– Ты когда-нибудь меня вообще любил? – я уперлась плечом в дверной проем, всматриваясь в глаза мужчины напротив. Лицо его вытянулось, постарело, кожа сделалась грубой, кое-где прослеживались морщинки. В этом лице когда-то я видела самого любимого человека, но его давно уже не было, передо мной стоял только монстр.
– Что ты несешь?
– Я разве… не заслужила немного любви? – прошептала. Папа ничего не ответил, лишь качнул головой. Он сжал руки в кулаки, вероятно, хотел снова ударить меня.
– Ты нас… нас с мамой и братом любил? Ты о нас помнишь вообще? – напирала я.
– Что ты несешь?
– Я ведь говорила тебе, что между мной и теми парнями ничего не было. Почему ты мне не поверил? Почему все верят чужакам, но не мне?
– Я вырастил малолетнюю дрянь!
– Да, – с усмешкой сказала я. – Из тебя вышел ужасный отец.
– Ах ты… – в долю секунды папа замахнулся. В этот раз он не удержался и отвесил мне пощечину. Я чудом устояла, но соленый привкус во рту заставил понять: это не кошмарный сон, а проклятая реальность. В этой реальности нет ни одного человека, которому я бы была нужна.
Я отвернулась от Вити в детстве, пытаясь ему помочь. Я скрывала от матери побои, чтобы она не чувствовала
