Капкан для невесты (СИ) - Лакс Айрин

— Не понимаю, о чем ты.

Мы так легко перешли на “ты”, говорить ему “вы” теперь кажется вычурно и нелепо.

— О твоих родителях. Об отце и матери…

— Ты же знаешь, что моя мама умерла, когда я была совсем крохой, да? И все, что я знаю об отношениях моих родителей, я знаю из рассказов отца, родственников, прислуги… — немного помолчав, добавила. — И из записей мамы.

— И что ты поняла, прочитав эти записи?

— Что она любила отца, боготворила его. У них была разница в возрасте и положении. Мама работала на семью отца. Многие бы посчитали этот брак неравным, но Зумрат все равно взял маму в жены, помог семье расплатиться с долгами. Мама любила и уважала супруга.

— Любила или была благодарной? Иногда так легко спутать одно с другим, — замечает Довлатов, покачав головой.

— Что за грязные нехорошие намеки? — возмущаюсь я в тот же миг, забыв о решении говорить обдуманно и взвешенно. — Моя мама любила Зумрата Хадиевича. Разница в статусе и возрасте здесь не играют роли. Любви все возрасты покорны! — заявляю я.

Мужчина поворачивает голову, разглядывая меня через зеркало заднего вида. Я точно не знаю, куда именно он смотрит, его глаза темными очками закрыты, но я точно знаю, что он меня разглядывает. От его наглых, пристальных взглядов полыхает лицо.

— Веришь в пары с большой разницей в возрасте?

Он как будто намекает на меня и себя. Разница большая, явно. Я точно не знаю, сколько лет почти старику, но явно больше пятнадцати лет. Может быть, целых двадцать… Я не видела его паспорта.

— Верю, что любовь сама выбирает.

— То есть она слепо тыкает пальцем: люби того или люби ту, а людишкам расхлебывать приходится? Не считаешь, что это несправедливо?

— Я такого не говорила. Просто знаю, что мама Зумрата Хадиевича очень любила. Она писала о нем с таким воодушевлением, описывала свои чувства…

Папа, кстати, был недоволен, узнав, что я читала мамин дневник в той части, где она описывала интимные отношения. Было чуточку стыдно читать, словно я подглядывала в щелку двери за тем, как они проводили время в спальне.

Пусть даже мама не писала подробно их интим, но даже написанного хватало, чтобы почувствовать себя неловко и в то же время понять, мама писала от души, искренне.

Отец, наверное, даже больше смутился, когда застукал меня за чтением, приказал больше дневники не брать. Но я все равно таскала их из его кабинета и зачитывалась…

Дневников у мамы было не так много, я зачитала до дыр их все! Моими самыми любимыми страницами были те, где она гадала, какой я вырасту и планировала, как мы будем проводить время вместе…

Невольно на глаза выступают слезы.

— Мне все равно, веришь ты в любовь или нет, но я точно знаю, что мама любила мужа. Никакие слова не изменят моей веры в это.

— Возможно ли так, что ты не все прочитала? — уточняет Лорсанов. — Скажем, от тебя припрятали очень личный дневник.

— Нет.

— Почему ты так уверена?

— Записи датированные.

— Это не показатель.

— Все равно. Не верю.

— Однако мог быть и тайный дневничок, для очень личного.

— Нет. Нет. Нет! — увереннос отрицаю.

— Аргументируй, — требует Лорсанов.

— Ты просто не читал ни строчки. А я читала… И, как бы тебе это объяснить, мама писала все, что взбрело ей в голову на тот момент. Например, она могла написать, как они с отцом ездили вдвоем на отдых, проводили вместе время, а потом вдруг перескочить и написать про чай, сделать пометку с рецептом на полях, потом вспомнить, какой вкусный пирог выходил у ее бабушки, и пуститься в воспоминания о ней.

— Ничего не понял.

— Разумеется! — фыркаю я. — Мысли как река. Мама писала их течение.

— Где связь?

— Отдых, чай, заваренный на открытом огне, мысли о чае, о пироге к чаю, рецепт бабушки, воспоминания о бабушке… Теперь улавливаешь? Это просто одно целое полотно. Оно неразрывное. Иногда мысли перескакивают с одного на другое, но их связь все равно улавливается. Это заметно не сразу, но я столько раз читала мамины дневники, что знаю их наизусть, и заметила привычки. Вот и все.

— То есть ты отрицаешь, будто она могла писать что-то личное в другом месте.

— Отрицаю! Могу поклясться, что это так. О личном и не очень она писала вперемешку. Я могла бы привести пример, но это очень личные моменты из жизни моих родителей, и тебе об этом знать не нужно! — заканчиваю разговор.

Лорсанов замолкает.

— То есть, если бы кто-то сказал, что нашел тайный дневник твоей мамы, где она писала еще что-то…

— То я бы сказала, что этот человек — врет!

— А если бы нашелся такой дневник?

— Подделка! — уверенно заявляю я. — К чему такие вопросы?

— Просто хочу узнать тебя поближе.

— Ясно, — говорю.

Хотя, если быть честной, мне ничего не понятно. Некоторое время мы молчим, внедорожник уверенно катится за город, и я понимаю, что не боюсь ехать с лихачом-Лорсановым. Сейчас он совсем не лихачит, но скорость приличная, а я даже на секунду страха не испытала после перенесенной аварии! Значит, он меня заболтал, чтобы я не тряслась, как перепуганный заяц.

— А ты пишешь дневники? — задает вопрос Лорсанов. — Судя по фото, ты очень на мать похожа. Вдруг тебе ее привычки передались.

Я ничем таким не занимаюсь, но решила сделать вид, что это не так. Я перевожу взгляд за окно, вздыхаю.

— В чем дело?

— Вопрос неуместный. У меня при себе было, сам знаешь, что. Разве похоже, чтобы я вела дневник?

— Как же телефон?

— Телефон — это не то, — вздыхаю наигранно. — У бумаги есть душа.

— Забавная ты, — хмыкает мужчина.

Могу поспорить, что он заинтересовался, веду ли я дневник.

Больше мы ни о чем не говорили вплоть до самого окончания поездки.

— Какие красивые животные, — не сдержалась я от восхищения, увидев наездников на грациозных жеребцах.

— Нам туда. Переоденемся.

Неужели меня ждет что-то увлекательное. Я была готова простить Лорсанову кое-какие отвратительные черты характера. Конный спорт — это красиво, подумала я, глядя со стороны. Вот сейчас так же легко и красиво сяду в седло и поскачу, волосы будут на ветру развеваться…

Но вместо этого меня отвели в конюшни. Лорсанов, переодевшийся в форму, которая еще больше подчеркнула его широкие плечи, узкую талию и длинные ноги, показал мне на лошадь в загоне.

— Это твоя кобылка.

— С челкой? Маленькая какая-то. Грустная…

— Тебя заждалась, очевидно.

— Я могу на ней покататься?

— Конный спорт — это не про “покататься”. Это про установление доверия и умения налаживать контакт прежде, чем лезть в седло.

Конюх, следовавший за нами, вывел мою лошадку. Невысокая, крепенькая. Мне, что, толстушку выделили?!

Ладно, сойдет и такая… Я была готова подружиться с ней, погладить немного, но вместо этого Лорсанов вручил мне в руки вилы и показал на стойло.

— Начинай.

— Что? — не поняла я.

— Прибери за своей лошадью…

Я ахнула, увидев, какую кучу наложила эта небольшая, на первый взгляд, лошадка.

— Мне придется чистить лошадиный навоз?! Почему?

Разумеется, он не ответил! Развернулся своей роскошной спиной и вышел, на ходу натягивая перчатки.

Ах, наверное, это и есть то самое наказание, на которое он намекал. Делать нечего, придется убирать за лошадью. Тем более, оставшийся рядом помощник конюха, пообещал, что дальше будет интереснее…

Да уж, надеюсь…

По крайней мере, я могу гарантировать, что интересно будет не только мне. Я начну писать дневник и буду писать его настолько интересно, чтобы Лорсанов со стыда сгорел, читая о себе…

А я постараюсь… Ох, как я постараюсь!

Камилла

Сначала мне приходится вычистить стойло, потом принести на вилах охапку свежего сена. Только после этого конюх позволяет вывести мне кобылку, которая я про себя назвала Тучкой, потому что у пегой кобылки оказались темные пятна на боках.

Потом мне показывали, как нужно вычищать шерсть лошади так, чтобы она блестела, специальной четкой.