Полынь-ягода - Светлана Геннадьевна Леонтьева
Придётся не лишать!
Агата позавтракала. Затем решила отправиться на автобусе в село, где раньше проживал её дед Иван с семьёй. Ей хотелось, как можно больше узнать о нём.
А затем Агате надо было переночевать ещё одну ночь в гостинице и отправиться в Тверскую область. Именно там находилась могила деда.
Конечно, можно было сократить путешествие, не лететь в Тюмень, а отправиться сразу по назначению. И Бонифаций тоже говорил о том, что Агата делает крюк. Но женщина решила, что пройдёт весь путь, который прошёл её дед…
Мы воевали…за родину! Конечно, это плакатные слова… для тех, кто не воевал. Но родина всегда выглядит больнее, если ты ранен…
Ивану Ивановичу было всего тридцать семь лет.
Провожая его, жена — её, Агаты, бабушка Шура напекла пирожков. И рассказывая об этом, она плакала. Агата помнит эти крупные, прозрачные слезинки. Алмазные.
— Ой, дитятко, вот ты уже взрослая, тебе можно сказать…
— Скажи. Скажи. Я уже в институте учусь.
— Вот когда диплом получишь, скажу…
Бабушка Шура хотела рассказать о том, как мёрзлую картошку ели. Как штопали бельё. Как дрова она таскала, надорвалась, как спина болела, колени ныли, как ступать было больно. И валенки дырявые. И мороз лютый. И как одной тяжко-о-о…
Но рассказала совсем о другом. Вечером Витенька — младшенький, девяти месячный не засыпал никак. А попрощаться с Иваном Шуре хотелось всласть. Ночь-то когда ещё с мужем выпадет, да и выпадет ли вообще? И свою женскую надо справить радость, и мужу угодить. И долг бабий. Но Витенька куражился, животик выгибал, видно чуял, что мать волнуется. Шура несколько раз в одеяло его заворачивала, выходила во двор, убаюкивала, но только стоило вернуться, Витенька тут же начинал хныкать. «Спи, маленький, спи…»
«Давай я убаюкаю, — муж брал на руки сына, долго ходил по избе, бесполезно, не спал малец, — может голоден?» «Давай уж покормлю!» — Шура несколько раз прикладывала сына к груди, тот вяло чмокал, сразу же засыпал, но с колыбельке снова начинал горланить. Шура снова закутывала Витеньку, надевала тёплые панталоны, зипун, выходила во двор, долго стояла на морозе, клала сына на лавку. Так продолжалось больше часа, а то и двух. Лишь под утро Витеньку сморило, он заснул в своей мягкой колыбельке, а Шура легла под бок к мужу. На лавке зашевелился старший сын, скоро в школу, затем подняла голову дочка. Иван понял: уйдёт на войну не солоно хлебавши, не обласкав женского тела. Шура так умаялась, что лежала рядом, обмякнув, в полусне. Иван снял с жены штопаные рейтузы и перецеловал каждую заплатку. Жадно обмусолив женские руки, которые от стирки в холодной воде, покрылись пупырышками. Жена совсем сморилась, заснула. А когда глаза открыла, то поняла уже утро, муж пьёт кипяток, заедая пирогом. Дети уже убежали в школу, а Витенька всё также безмятежно спал. Шура вскочила, протёрла глаза:
— Может, завтра поедешь с обозом?
— Нет, нельзя так. Война не терпит мягкости. Вернусь, тогда уж помилуемся.
Иван крепко подпоясался, надел валенки, шапку, протянул руки к жене:
— Давай прощаться.
— Я до поворота провожу.
— А если Витенька проснётся? Оставайся!
Муж крепко поцеловал жену:
— Жди уж!
— Пиши. Ты пиши нам. А я уж дождусь. Никуда не денусь: шестеро на руках!
Он крепко обнялись.
Шура только одно и вспоминала потом, как муж заплатки целовал на панталонах. А ведь у неё, у Шуры, и хорошее бельё было, да не успела надеть…
И всё эти заплатки её мерещились. Все три года. Да штопаные рейтузы.
Похоронка пришла в сорок третьем.
Агата хорошо помнила бабушкины руки, всегда в цыпках. примороженные. А панталоны бабушка не выбрасывала, как можно, их же Иван все перецеловал. Так и лежали эти панталоны в сундуке. Затем, наверно, их выбросили вместе с другими вещами. Или старьёвщику отдали. Он часто разъезжал по деревне, собирал, выменивал, сдавал в утиль за несколько копеек, а то и пару рублей.
Верблюжье седло находилось за сорок километров от Тюмени. Агата быстро доехала до села, нашла нужную улицу, дом. Постучала в дверь. Двор был широким. Именно тут бабушка качала на руках Витеньку. А он тоже помер. И все шестеро дядей и тётушек умерли. И мама Агаты, и отец. Занавеска на окне походила на тряпку в заплатках. «Как бабушкины панталоны…» Тени тоже были в клеточку. И забор. И калитка.
Вот из этих панталон все мы и произошли…
Из упругих бабушкиных заплаток.
Агата улетела из Тюмени на следующий день. Бонифаций удивился, что так быстро прервалось путешествие. «Мам, тебя не узнать, ты в этой Сибири приоделась, ну прямо невеста на выданье!» — улыбнулся сын, встречая Агату в аэропорту. «Так вышло…» — уклончиво ответила Агата. «С чего это вдруг?» «Да, это всё увлечение моё блогерством. Я встретила случайно Росинскую, она расстаралась и отдала мне вещи, которые ей не нужны!» «Эх ты…щедрая душа…видно ты ей здорово помогла!»
Пульс бился всё также ровно и празднично. Он дергался своим капюшончиком под кожей, словно порхающий предмет.
— Вернулась, барышня? — поинтересовался Матвей. Голос у него был ровный, немного поверхностный. Было ясно, что он звонит из любопытства.
— Да! Но не рассчитывай, что я снова буду собирать Куш. Даже если кому-то плохо, нестерпимо, У кого-то совсем никак. И этот кто-то президент всего земного шара! Я не буду! — последнюю фразу Агата произнесла по слогам. — Куш не зарегистрирован. И на поток я его ставить не стану. Прослыть шарлатаном на старости лет я не собираюсь. Моё изобретение принадлежит мне. Если я начну собирать по десять штук в месяц, то мой талант пропадёт. И Куш станет бесполезной вещью, как тысячи ненужных пустышек в мире. Ты понял? Это редка вещь. Это почти сказка. Ещё один атавизм в мире — это перебор!
Агата не стала слушать ответ Матвея. Ещё раз позвонит — сменю номер!
И всё тут!
Я — невеста на выданье!
Так говорила бабушка Шура. Она так шутила. После смерти Ивана, бабушка Шура так и не вышла замуж.
Не потому что, кому я нужна с шестью детьми? Не потому что бедное хозяйство. Не потому что, хворь зимой одолевает. Не потому, что детей обувать-одевать надо, а тут ещё один рот. Не потому, что, а вдруг пропойца попадётся. А по другим причинам. Потому что до сих пор Ивана люблю. А то, что его убили, так любви это не помеха.
И вот ещё был случай. Зимой раз
