Мой босс-тиран, или Няня на полставки (СИ) - Романовская Лия

Едва выпроводил Анну, как проснулся Степка и весь вечер канючил остаться с ним на следующий день дома. Лев было попытался объяснить пацану, что это невозможно и что его ждет работа, но у того были такие грустные глаза, что скрепя сердце пришлось согласиться.

Весь день они провели за всякими развлечениями, к вечеру к ним присоединилась Анна, пообещавшая попросить прощения у Степы и тот на удивление быстро ее простил.

Ну как простил...

Вначале Тихомирова случайно села на Степкину поделку, которая вся была вымазана клеем. Улыбаясь, Аня пыталась отодрать от платья кусок картона, но отодрала само платье. Суперклей он такой, хороший клей.

Лев ругать Степу не стал, потому что тот и без этого так расстроился от поломанной поделки, что чуть не плакал. Просто достал из шкафа свою рубашку и протянул Анне.

Когда пришло время ужина, в тарелке Тихомировой в рисе вдруг откуда ни возьмись обнаружились замечательные белые червяки, и парочку она даже успела заморить, поэтому вскоре после трапезы она спешно ретировалась в ватерклозет.

Обошлось конечно без промывания желудка, но настроение явно ухудшилось.

«Вот странно, - думал Стёпка, - Червяки только у злыдни были, а грустно почему-то всем» …

— Ты уверен, что это не твои червяки?! — Лев строго нависал над Степой и тот, заливаясь слезами, сквозь всхлипы убеждал, что нет, не его это. Впервые видит.

После ужина (нормального, надо заметить, ужина, без всяких там живых существ) все немного успокоились и собрались в гостиной, чтобы посмотреть какой-нибудь семейный фильм. Шла тридцать шестая минута «Бетховена», когда раздался оглушительный женский крик, от которого в доме зазвенели стекла, а Лев схватился за сердце.

Он подскочил на места, в прыжке врубил свет и потряс заливавшуюся в истерике девушку.

— Что? Что случилось?

— Там...там... там...

— Да что там? Что?

— Там…эта…

— Кто? Что?

— Мышь.

— Кто? -  переспросил Лев, не веря своим ушам.

— Там мышь!

— Где? Не вижу.

— Там! — Анна указала на диван, и Лев с удивлением и впрямь обнаружил маленькую дохлую мышку.

— Откуда она здесь?

Вдруг он обернулся к Степке и грозно спросил:

— Твоя работа?!

Степка округлил свои и без того огромные глаза и возмущенно воскликнул:

— Да как?! Я не убиваю мышей!

Зато между кресел мелькнул рыжий хвост, и Степка что было сил крикнул:

— Беги, Васька!

Маленькую дверку для кота, ведущую в сад из дома, заколотили в тот же вечер, и Степка тихо прошептал, глядя на отца с его пассией «айл би бек».

Ночь прошла спокойно, и только утро следующего дня окрасилось криками Тихомировой, матом Аверьянова и счастливым смехом одного рыжего ребенка.

Когда разъярённый Лев ворвался в комнату Степки, тот уже стоял с пожитками и всем своим показывал полное смирение и послушание.

— Ну что, в детский дом? — виновато улыбаясь спросил Степка и Лев, громко выдохнув, закрыл дверь с той стороны.

А Анна съехала в то же утро.

— Нет, ну ты скажи мне, — вопрошал Аверьянов сына, когда за Тихомировой захлопнулась дверь, — зачем ты это сделал?! Ну зачем?

— Что сделал? — хлопал глазами сорванец, не желая признаваться в очевидном.

— Зачем ты влил в шампунь черную краску? — устало ответил Лев, — Ты видел, что у нее теперь на голове?

Степка покачал головой, едва пряча ухмылку, но на это раз Лев ее заметил.

— Ты понимаешь, что так нельзя? Нельзя пакостить людям только потому, что они тебе не нравятся? Зачем ты все это делаешь, а?

Степка молча переключал каналы на телевизоре и не спешил отвечать.

— Ну что ты от меня хочешь, что?

Мальчик немного подумал и наконец ответил:

— Хочу, чтобы ты никуда не уходил.

9

МИРОСЛАВА

«Опять приснился этот дурацкий сон» ...

Мирослава потянулась и одним ударом кулака вырубила надоедливый будильник. Скорее всего вырубила навсегда, так жалобно он тренькнул, прежде чем заткнуться.

— Работа-работа, перейди на Федота. С Федота на Якова... — бормотала Пташкина, одной рукой засыпая кофе в турку, а другой чистя зубы.

«Ты договоришься, Мирослава Сергеевна, реально ведь уволят, будет тебе и Федот, и Яков и всякий!»

Новость, что шеф преждевременно ушёл в отпуск, конечно, расслабила. Так расслабила, что они с Зинкой вчера до полуночи сидели. Да какой до полуночи...до половины второго ночи на кухне куролесили, жалуясь друг другу на свою бабскую долю под шашлычок и песни Успенской. Вон она, Зинкина нога торчит из комнаты. И все потому что Зина под два метра ростом. У нее всегда ноги торчат. То от ушей, до из дверей.

Как-то, еще три года назад дело было, поехали они поездом до Адлера, так Растопыгиной в два раза пришлось сложиться, чтобы поместиться в купе. Она потом еще пару часов ходить нормально не могла – затекло всё тело, и они со Светиком ей массаж делали. Потом какой-то Виктор Палыч делал - в соседнем купе ехал, представился доктором. Правда наколки на пальцах как-то намекали, что из него доктор как из Светика доярка, но Зина от массажа не отказалась.

Довольная кстати была, даже спина разогнулась, да. «Доктор» тоже ушел довольный. Еле выгнали, он-то явно надеялся на продолжение банкета.

Вот и сейчас её ступни сорок второго размера сантиметров на пять высунулись в коридор и забавно там торчали пальцами веером. Смешные у Зинки пальцы, все в растопырку, длинные и кривые.

«Надо было специально для нее диван поближе к окну ставить», — подумала вдруг Мира, в который раз задевая Зинкины ноги.

— Рота, подъем! — заорала Пташкина.

— А, что, где?!

Растопыгина подскочила с дивана и ошалело взирала на смеющуюся подругу, бывшую уже при всем параде.

— На работу, говорю, вставай, кофе я сварила. Бутеры сама набашляй, колбасу мне на вечер оставь еще. Знаю я тебя, все съешь. Ключи на комоде. Целую, Мира.

Зинка даже сказать ничего не успела, а Мирослава уже выпорхнула из дома. Но, судя по всему, за колбасу обиделась. Вновь накрылась одеялом с головой и засопела.

Ну и ничего. Ей на работу к десяти, успеет еще часок додрыхнуть.

По дороге на работу Мира испачкала дорогущее платье ванильного цвета в месте, принятом называть попой, которой елозила об дверь до одури набитой людьми маршрутки. И водитель, будь он неладен, нет, чтобы уже никого не впускать, все открывал и открывал двери старой газельки, по какому-то глупому недоразумению все еще бороздящей просторы убитых в хлам дорог.

— Это кто ж такая красивая к нам приперлась ни свет ни заря? — не преминула съехидничать Лиля, прищурившись осматривая Миру со всех сторон. Пятно, черное, большое, страшное, она конечно же заметила и теперь ухмылялась, нависая над Пташкиной коршуном.

— Всё...всё Льву Лексеичу доложу. Думаете, раз начальство в отпуске, то можно на полчаса опаздывать?

— Ничего я не думаю, — буркнула Мира, старательно изображая бурную деятельность.

— Правильно, чем думать-то? Для этого мозги нужны, а у вас, гражданка Пташкина, нет этого вещества.

— Что ж поделать, раз Бог не дал... — покорно согласилась Мира, не желая вступать с вредной бабкой в спор. Себе дороже выйдет. Сто раз проверено.

— И ведь по чьей вине-то Левушка дома с дитем малым сидит?

Мирослава вопросительно подняла голову.

— По вашей, по вашей, Пташкина. Нет бы с пацаном пересидеть, пока мамка нагуляется, прости ее, Господи, сущность падшую, вы тут баклуши околачиваете.

— А вы не хотите с пацаненком пересидеть? — не выдержала Мира, — Мальчик и не мальчик вовсе, а ангел. Сущий. Вместо внучка вам будет...

Сказала и тут же пожалела. Лиля вспыхнула алым румянцем на дряблых щеках. Из носа чуть пар не пошел от возмущения.

— Знаю я... какой там ангел.

Развернулась на маленьких каблучках и была такова. А Пташкина облегченно выдохнула.

День пролетел незаметно — ей наконец удалось влиться в рабочий процесс и позабыть на время о Степке, Шерхане, злыдне и коте Ваське.