Анна Джейн - Белые искры снега
— В отместку за рыбу, — поджала я губы. — Кстати! Зарецкий, что за синдром Бармалейкина? Что ты там администраторше наплел?
— Твой персональный синдром, — растянулись его губы в улыбке. — Из-за такого синдрома сначала врут не по-божески, а потом кровь носом хлещет.
— У тебя фантазия просто экстра-класса, Зарецкий. Ладно, ты. Но как взрослый адекватный человек смог поверить в существование такого синдрома?
— Просто мне верят, — небрежно отмахнулся Ярослав. Я презрительно хмыкнула. Он прошипел что-то невнятное, но явно оскорбительное.
— Ну, вы просто горячая парочка, — похвалил нас радостно Джек Воробей. — Нравитесь вы мне!
Ты нам не нравишься. В слух я этого говорить не стала.
В салоне вновь включилось неугомонное Небесное радио. Думаю, Ранджи, ценящая спокойствие, тишину и мир, вновь хотела заглушить наши препирательства.
— Не хочу больше это дерьмовое радио слышать, — заявил тут же Зарецкий. — Терпеть не могу радио, — добавил он. Ранджи не стала спорить с ним, а просто включила музыку со своей флешки.
Мы быстро мчались по дороге в травмпункт соседнего района, обгоняя другие машины. Ранджи любила и, главное, умела водить.
— Давайте поиграем в молчанку? — предложил заскучавший Джек Воробей, когда все затихли.
— В волчанку, — хмуро отозвался Ярослав, которого субъект в пиратском одеянии раздражал еще больше, чем, видимо, его прекрасная учительница.
— Откроешь рот — и мы начнем тебя бить, злые аки волки, — мрачно добавила я, как и Зарецкий, не испытывая особо добрых чувств по отношению к благородному пирату, сидящему позади. Ибо отлично помнила, как он ко мне прикапался и отвадил Артема.
— Да что же свирепые такие? — ухмыльнулся круглолицый капитан. — Нужно быть на позитиве и…
Я повернулась к нему и одарила весьма многозначительным взглядом. Алёна как-то обмолвилась, что такие взгляды — ледяные, проницательные, заставляющие замолчать — получались у меня отлично, хотя я никогда особо и не ставила перед собой задачу как-то по-особому смотреть на людей, чтобы напугать или озадачить их.
— Слушай, позитив, перестань выступать, — сказала я, в который раз повернувшись назад.
— Прекрасная леди, вы все-таки очаровательны в своем гневе, — ответил мне комплемент пират. — Если господин Раненая Щека берет себе нашего отважного капитана, то я бронирую вас, дорогая леди-штурман. А ты, юнга, останешься один, — пообещал он Ярославу. — Будешь страдать.
— Ой, да ты что. Я буду счастлив в своем прекрасном одиночестве.
Эти двое препирались всю дорогу. А я, расслабившись в кресле, думала обо всем, что произошло сегодня — а событий было немало! Я пыталась логически обдумать все это, понять, объяснить самой себе, но только еще больше запуталась. Видимо, проанализировать сегодняшний день нужно на свежую голову, например, завтра утром.
В старое, порядочно изношенное здание травмпункта, мы пошли все вместе. Я уже в который раз уверилась — если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сама. Поэтому и пошла вместе с Енотом и его веселящимся приятелем, дабы, если их и тут вновь пошлют, заставить врачей оказать этому Шейку медицинскую помощь. Я устала, мне хотелось оказаться в своей комнате, закрыть глаза и заснуть, поэтому ехать куда-либо еще с этими двумя мальчишками мне не хотелось совершенно. Ранджи пошла со мной за компанию. Пирата одного в машине она оставлять была не намерена, поэтому потащила вместе с нами. Так, большой компанией мы и зашли в здание, которое, как, наверное, и все больницы на свете, пропахло какими-то лекарствами. Народу в узком коридоре было совсем немного: девушка с растяжением ноги в сопровождении своего парня, две нетрезвые подравшиеся личности средних лет, то шумно что-то выясняющих, то начинающих брататься и признаваться друг другу в самых дружеских чувствах, да, собственно говоря, дружок Шейка.
Он довольно быстро попал на первичный осмотр, а после был препровожден в перевязочную. Пока мы его ждали, то молчали — за исключением капитана Джека Воробья, который безуспешно подкатывал то ко мне, то к Ранджи, и рассказывал разные истории — одна глупее другой. Зарецкий, подпирающий спиной больничную грязно-голубую стену, с недовольством посматривал то на нас, то на кабинет, за дверь которого ушел Шейк, то на собственные наручные часы. Более, чем уверена, Енот Адольфыч был не рад, что нелегкая занесла его в кафе. Всего лишь пара часов — и столько событий, по большей части наиглупейших. А время уже — начало двенадцатого, и глупому школьничку полагается быть дома.
Когда непонятно почему довольный Шейк вышел из перевязочной с пластырем на щеке, все мы, кроме говорливого капитана, облегченно вздохнули.
— Меня залатали! Ну что, может, теперь расслабимся в одном местечке, — начал он, увидев нас, но друг перебил его.
— Нет уж, — твердо сказал. — Хочешь веселья — веселись, только без меня. Или вон с ними, — кинул обладатель мятных глаз и противного характера на нас с Ранджи недовольный взгляд. — Или даже с ним. — Теперь уже пират был одарен презрительным взором.
— Мы — пас, — твердо сказала я.
— Зато я могу! — отозвался тотчас Джек.
— Нет уж, парень, с тобой я точно веселиться не буду, — тут же забрал свои слова назад Шейк, осторожно трогая пластырь.
— Все нормально? — спросил я на всякий случай. — Зашили рану-то?
— Зашили. А какая там медсестра была — самые нежные женские ручки, которые я только встречал за последний год. И телефончик раздобыл, — похвастался он другу, забыв, что совсем недавно звал на свидание Ранджи.
— Раз зашили, значит, идем. — Стала я одеваться — в здании было очень жарко, пришлось снимать верхнюю одежду. И, если честно, не особенно сильно хотелось оставаться в больнице.
Как оказалось, приехали мы в травмпункт вовремя, ибо поток посетителей вдруг резко увеличился. Прибыла целая компания подравшихся молодчиков навеселе, пожилой мужчина со сломанной ногой в сопровождении супруги, окровавленная жертва снега и плохой видимости, громкоголосая дамочка, на весь коридор жалующаяся на сотрясение мозга и требовавшая, чтобы ее обязательно пустили первой и многие другие. Даже "скорая помощь" подъехала, остановившаяся неподалеку от входа и беззвучно мигнувшая пару раз, осветив зловещим сине-красным отблеском соседние дома. Мы как раз толпой вышли на крыльцо и поспешно с него спустились, давая дорогу врачу и двум девушкам: взрослой и совсем юной, лет пятнадцати-шестнадцати на вид, не больше.
Чем-то она зацепила взгляд. Тоненькая — даже хрупкая, с бледным тонким заостренным лицом со светлыми ресницами и бровями. Длинные светлые волосы собраны в растрепавшийся хвост, кончик которого был влажным — тонкие пряди с двух сторон прилепили к оголенной шее. Из одежды на девочке были белоснежный пуховик, накинутый на плечи, домашнее то ли платье, то ли сарафан до колен и самого простого покроя, да длинные белые сапоги. Обе ее руки, согнутые в локтях, были туго перетянуты бинтами, и сквозь них проступали пятна крови.
