Джудит Крэнц - Все или ничего
– Что?
– Твоей рабыней, любовь моя. Я хочу прислуживать тебе, все за тебя делать, выполнять все твои желания. Мы ведь никуда не спешим, у нас вся жизнь впереди. Чем дольше я смогу доставлять тебе удовольствие, тем лучше. О, как бы я хотела, чтобы все это длилось очень-очень долго. Я хочу, чтобы ты говорила мне, что делать.
– Так тебе говорила Клэр? – пробормотала Фернанда.
– Нет, я поняла это гораздо позже... Так можно я буду твоей рабыней?
– Да... конечно, да...
– Можно, я расстегну тебе блузку?
– Да.
Джорджина принялась очень медленно расстегивать пуговицы, и Фернанда слышала, как участилось ее дыхание, но, когда роскошные груди Фернанды вырвались на свободу, Джорджина не смела прикоснуться к ним, пока не получила разрешения. Только тогда она стала ласкать их кончиками пальцев, точно зная, какой силы должно быть прикосновение, чтобы доставить максимум удовольствия. Эти опытные, чувствительные пальцы знали, как возбудить в Фернанде желание, все приближаясь к соскам, но не касаясь их, так что соски напряглись, изнывая от желания, чтобы руки Джорджины наконец дотронулись до них. Но Джорджина медлила, ожидая приказаний.
Фернанда вся напряглась под этой изощренной пыткой, выгибая спину и шею и желая только одного: чтобы Джорджина сама попросила разрешения. Джорджина, ее раба! Но хотя теплое дыхание Джорджины согревало ей грудь, та молчала, и Фернанда наконец поняла, что рабу не позволено многого, и о более интимных ласках хозяину придется просить самому. Она облизнула палец и быстро дотронулась им до груди, словно подавая сигнал, и тогда раскрытые губы Джорджины немедленно устремились вниз, обхватив сосок и принимаясь со знанием дела, но очень осторожно посасывать его, стараясь не причинить боли, в отличие от большинства мужчин, в порыве страсти готовых на все.
– У нас вся жизнь впереди... Чем дольше, тем лучше, – приговаривала Джорджина, а Фернанда просто задыхалась от восторга.
Ей всегда хотелось, чтобы соски ей целовали гораздо дольше, чем было удобно мужчинам, и целовали именно так, чтобы наслаждение таилось в самом этом прикосновении. Ей не нравилось, что мужчины используют этот прием лишь для того, чтобы ее возбудить и скорее овладеть ею. Она повернулась на бок и полностью отдалась на волю Джорджины, ее полных губ, нежного языка и едва покусывающих зубов, совершенно не думая о своей рабыне, поглощенная лишь собой и своим наслаждением: сейчас рядом с ней находился не мужчина с его неудовлетворенным желанием, гонимый целью, которой непременно хочет достичь, а прекрасная, покорная рабыня, которой она, Фернанда, позволяла ласкать себя.
Долгие, восхитительные минуты, наполненные вздохами и обожанием, лишенные заданности и предопределенности, прошли, прежде чем Фернанда указала на застежку брюк, и Джорджина послушно расстегнула пуговицу, затем «молнию» и стянула их с Фернанды. На Фернанде были маленькие трусики, которые она не пожелала снять, чтобы испытать терпение Джорджины. Она не дотрагивалась до обнаженного тела подруги, лишь с удивлением смотрела на него из-под полуприкрытых век. Она еще не встречала женщины, у которой фигура была бы лучше, чем у нее; невысокая, одного роста с Джорджиной, она могла похвастаться гораздо более округлой и крепкой грудью, полной спиной и тонкой талией, более широкими бедрами. Неудивительно, что, одетая, она казалась толстушкой. Обнаженная, она была как богиня.
Теперь Джорджина, не получившая разрешения снять трусики, должна была, следуя указующему персту, коснуться губами заветного местечка, скрытого под шелком. Фернанда знала, что трусики мокрые насквозь, и ей хотелось, чтобы Джорджина губами почувствовала эту влагу, чтобы язычок ее прошел через тонкую ткань, чтобы она наконец получила то, чего так хотела, но не до конца, еще не касаясь обнаженного тела. Не сейчас. Джорджина притронулась губами к тому месту, на которое указала Фернанда, но лишь едва-едва, склонив голову в знак повиновения.
– Языком, рабыня, языком, – резко скомандовала Фернанда.
Она снова легла, стараясь не двигаться и чувствуя, как маленький язычок упирается в шелк, прикрывающий ее наружные губы, но вскоре ей стало мало этого, и, резким движением сорвав с себя трусы, она раздвинула ноги, тяжело дыша, помогая себе пальцами, чтобы Джорджина была как можно ближе к клитору.
– Еще, – приказала Фернанда, – еще, и не вздумай остановиться... Как можно глубже!
Она почувствовала, что язычок двигается с удивительной силой, входя в нее и умело кружа вокруг наиболее чувствительных мест, а затем отступая, когда Джорджина начинала трогать клитор пальчиками. Потом она вновь приникала к Фернанде ртом, трогая набухающую плоть языком, принимаясь жадно сосать ее. Вновь и вновь, со стоном, говорящем о голоде, который невозможно утолить, повторяла она эту процедуру: сначала проникала внутрь, так глубоко, как только могла, затем убирала язык и вдруг вновь принималась ласкать им Фернанду, так что та чувствовала, что ее клитор становится все больше и больше, словно постепенно превращался в кончик маленького, но твердого пениса. Она забыла обо всем, поглощенная своим наслаждением, наслаждением, возможным лишь благодаря тому, что не было грубого вторжения в ее тело, что Джорджина точно знала, что делать, ибо она была женщиной, имела женское тело и женские чувства и знала, как дать другой женщине именно то, чего та больше всего желала.
Она чувствовала, как медленно, словно издалека приближается оргазм, но не показывала этого, потому что была уверена: ее рабыня не прекратит ласки до тех пор, пока ей этого не разрешат, ее рабыня хочет, чтобы этот акт любви длился как можно дольше, ее рабыня ничего не просит для себя и может продолжать так без конца. Никакой спешки нет, думала Фернанда, поглощенная ощущениями, которых никогда прежде не испытывала, – какое все-таки счастье, когда некуда спешить!
Скоро ей стало невмоготу молча терпеть проникающий в нее, лижущий язык Джорджины, ее теплый рот, и Фернанда перестала сдерживаться, издавая крики и вздохи, которых она никогда не позволяла себе с мужчинами, и эти звуки не заставили Джорджину прервать свое мерное, ритмичное движение. Ничто не заставит ее неожиданно прекратить свои ласки, ничто не заставит ее милый язычок исчезнуть, и вместо него не появится твердый и решительный пенис, нежеланный, ненужный. Фернанда выгнулась еще сильнее, схватила гладко причесанную голову Джорджины и притянула ее ближе к раскрытой и ненасытной расщелине, чтобы жадный и покорный рот работал еще безумнее, еще сильнее, поскольку оргазм, начавшийся где-то далеко, уже приближался, пока не захватил ее всю, и его уже нельзя было задержать, и тогда она полностью отдалась ему, ощутив наконец силу, поглотившую ее всю целиком, и застонала от счастья.
