Лана Тихомирова - Девять кругов Ады
— Ты все правильно делаешь. Ребенок не мой, так и зачем все это?!! А я всегда хотел поняньчиться с маленьким ребенком. Но так, чтобы со своим. А видимо не дано. Там свыше, кто-то не дает. Жена была в положении, но из этого ничего, кроме боли не вышло.
— Ада, — вскочил, взял за плечи, встряхнул меня, — Ада, я его буду любить, как своего! Пожалуйста, разводись, уходи ко мне. Я тоже разведусь, я его или ее, какая разница, на руках носить буду, вас обоих. Я не знаю, что ты за женщина — Ада Адели, но я с ума без тебя схожу. Пожалуйста, дай шанс…
Я плакала, я просто плакала. Потому что снова стоял выбор, и я не знала, что мне выбрать.
— Вова, можно мне немного подумать?
— Думай, сколько надо… Я подожду… Я буду ждать…
Я поцеловала его на прощание и прижалась, и ушла.
Я не знала, куда я иду и сколько сейчас времени. Уже темнело, зажигались фонари и витрины, когда я вырулила на Садовое кольцо. Внутри было пусто, такая пустота приятная. Наконец-то, я поняла о чем говорил Володя, я испытала для чего я нужна ему…
На повороте в переулок меня чуть не сбила машина. Черная тачка сразу же уехала, я еще какое-то время безразлично смотрела ей вслед… Не сбила и не сбила, и слава Богу.
Взгляд мой упал на табличку на доме: "…адов переулок". Интересное название. Наверное, это Садов переулок, но буква "С" выгорела. Адов переулок, многозначно. Мне стало любопытно заглянуть туда.
Я свернула на узкую темную улочку, идущую между торцов домов, где не было даже окон. Впереди, в последних лучах дня еще виднелись битые окна какого-то дома.
Дом был старый желтый, веяло от него такой безысходностью, что хоть вой. Стекла были биты. Двери заколочены. Страшно мне не было. Проснулось детское любопытство. В детстве меня пугали такие дома, я никогда не подходила к ним. Я безотчетно чувствовала, что вот там моя верная смерть. У Кощея она в яйце, а у меня вот в таком доме…
Пролезть в низкое окно не составило труда. Доски пола были совсем не гнилые, где-то тускло горела старая лампочка. Особого беспорядка не было, даже присутствия бомжей не наблюдалось. Это удивительно: Москва, Садовое кольцо, метров сто в сторону и вот вам уже просевший по середину первого этажа заброшенный дом, где даже бомжи не обитают.
— Мне больно видеть белый свет, мне лучше в полной темноте, — напевала я, как мотылек, стремясь на свет лампочки.
То и дело на стенах я видела следы пожара, вещи тоже были горелые, но в темноте это было не так заметно.
В комнате, откуда горел свет, мебилировка была скромна до безобразия. Обгорелые до потолка обои, там, где они не обгорели и не были покрыты плесенью, можно было различить рисунок. Милый такой, детский: голубенькие обои с облаками, на которых спали мирным сном мишки и зайки. В углу валялась детская кроватка-манежик, пара порваных игрушек на полу, полуистлевшая пенетка голубого цвета.
Ровно по середине комнаты стоял стул, облезший и подгоревший. На крюку висел провод с еле коптящей лампой, и петля. Я подошла к стулу, встала на него и потрогала веревку. Она была старой, но все еще крепкой, все честь по чести, плавающий узел. Собственно что еще надо: веревка готова, стул готов, атмосфера и обстоятельства те еще… Кажется, дом прав… Я одела петлю на себя, пару раз вдохнула и выдохнула. Страшно не было, теперь все было правильно.
Стул не стал ждать пока я приготовлюсь, ножка его подломилась, я повисла и стала болтаться, чем больше я пыталась высвободиться, тем туже была петля.
— АДА!!! — взревел кто-то рядом. Меня подхвватили, сняли петлю, я потеряла сознание.
* * *Савва от души хлестал меня по щекам. Мы были еще в той страшной детской, в доме в Адовом переулке.
— Родная моя, — Савва кинулся меня обнимать, — Ну, что же ты, солнышко, зачем ты так.
— Прости, Савва, я тебя обманывала, — я рыдала в голос, как маленький ребенок.
— Да знаю я, Господи, вешаться-то зачем?!! Ты же уже не одна. Ты же ребенка носишь, дурочка.
— Ты знал?
— Знал, знал. У васа двоих на лбу написано было, что вы друг друга любите, а потом, что и спите вместе. Хрен с ним, мне все равно, чей ребенок, главное, что ты его родишь, а воспитаем вместе… Солнышко мое, поехали домой.
— Нет, Савва, домой мы только заедем… Давай уедем куда-нибудь в другой город, хоть к твоим родителям, черт с ней, с цивилизацией, с Москвой это долбаной. Поехали — уедем, радость мой, поехали!
— Если ты так хочешь, уедем.
Все, главное было описать весь этот кошмар, чтобы избавиться от него.
Через неделю мы уезжаем, Савва нашел филиал в Красноярске, он и так часто туда мотался, его там знают, и вроде есть родственники. Деньги на первое время есть, обустроимся, я думаю.
Новое место — новая жизнь.
Ах, да. Позвоню Максиму, есть кое-что, что он передаст Володе…
Запись 57. Эпилог.
Красноярск очень милый город, холодно сейчас, но это ничего. Я работаю на дому, я все-таки научилась вязать, вот и шью и вяжу на заказ. Не очень прибыльно, но хватает на милые мелочи для малыша. Мы все-таки назовем его Володей.
Запись 58.
Они приезжают к нам, билет 500 рублей. Я не могу не пойти. Савва сказал: "Иди!". Проблема только в том, что на 29 неделе это может быть и опасно. Но тянет немыслимо. В конце концов, я все равно за две недели до сроков ложусь на сохранение, могу и развлечься под конец.
Запись 59.
Концерт как всегда прекрасен. Они еще более восхитительны, чем когда — либо. Долго пряталась в темноте зала клуба, боялась показаться на глаза. Они изменились, все изменились. Но особенно Володя… Еще больше эмоций в зал отдает, хотя куда уж больше?!
Новая его песня, про Сочи, наш Сочи… Только я понимала в зале о чем эта песня, впрочем странно было бы если наоборот. Я пробралась поближе к сцене уже к концу концерта. Володя увидел меня, улыбнулся, как всегда с грустинкой, показал поднятый вверх палец.
Он опустил руки на клавиши и зазвучало что-то тревожно-вальсовое. Сердце мое сжалось. Володя запел и смотрел на меня, прямо мне в глаза. Слов я не разбирала, мурашки бегали по спине.
"Кто придет на память, тот на помощь не придет!" — пел он. Бросал мне в лицо не упреки… нет, не слезы… нет. Он бросал мне свою боль, он пытался рассказать мне о том, как болит, как крутит его.
Я полностью отдалась его эмоциям, слезы лились ручьем, перед внутренним взглядом проносились Сочи, квартира, переулок, его улыбки и слова, пожатия рук.
Когда он закончил, зал взорвался аплодисментами. Я подняла на него глаза. Володя смотрел на меня, холодный, опустошенный, посреди бушующей толпы.
— Спасибо, — просто сказал он, глядя мне в глаза.
