Ирина Лазарева - Мы никогда не расставались
— Нет, нет, здесь так хорошо! — воскликнула она. — Я никогда еще не плавала на настоящем корабле. Это Алексей идет за нами? — спросила она, указывая на «морской охотник», следующий за ними в кильватере.
— Он самый. Жаль, что нам редко выпадает плавать вместе. У него свои задачи, у меня свои.
— Вы выросли в Армении, ведь там нет моря. Как вы стали моряком?
— Необычно для армянина, не правда ли? Да вот так. Увидел однажды море и заболел им. Не смог забыть. Помните, у Пушкина:
Как я любил твои отзывы,Глухие звуки, бездны глас,И тишину в вечерний час,И своенравные порывы!
Лучше сказать нельзя.
— Вы так хорошо образованы? — с восхищением спросила Настя.
— Не стану кривить душой, — не до такой степени, чтобы по памяти читать стихи Пушкина. Но это стихотворение меня поразило, и я выучил его наизусть. Он словно мои собственные мысли и чувства сумел облечь в слова. Вот послушайте:
Моей души предел желанный!Как часто по брегам твоимБродил я тихий и туманный,Заветным умыслом томим!
И я был томим заветным умыслом. Моя многочисленная родня избрала для меня стезю архитектора. Я прилично рисовал, и даже посещал художественную студию. О профессии моряка они ничего не желали слышать. Тогда я попросту сбежал. Сел в поезд, приехал в Ленинград и поступил в военно-морское училище.
Она смотрела на него с откровенным восторгом.
Вот ведь простая душа, думал он, совершенно безыскусна. С такой девушкой не завяжешь интрижки, это все равно, что обидеть ребенка. И до чего хороша! Какая удивительная женственность и мягкость, притом, что она сама этого не сознает. Эге, старый ловелас, да ты, кажется, влюбился. Только этого не хватало на войне, когда не знаешь, будешь ты завтра жив или нет.
Когда головной тральщик был примерно в шестидесяти кабельтовых от западного берега, на кораблях сыграли боевую тревогу. Это полетел в эфир условный сигнал-оповещение с дозорного катера об опасности с воздуха. На палубе «Сатурна» и на других судах сразу все пришло в движение. Зенитные установки развернулись в сторону приближающихся самолетов, личный состав занял места на боевых постах. Настя, по требованию Вазгена, укрылась в кубрике, где находилась Полина и еще несколько девушек.
Из-за облаков вынырнули пикирующие бомбардировщики. Они шли тремя девятками прямо на флотилию. Девушкам в кубрике показалось, что начался настоящий ад. С корабля ударила счетверенная установка из пулеметов «максим», одновременно захлопали зенитки с других кораблей. «Пошли бомбы!», — кричал сигнальщик при виде отделившихся от самолета черных точек. Корабли маневрировали, уклоняясь от бомбовых ударов. Среди стрельбы, невыносимого воя и визга падающих бомб различим был сильный голос командира: «Полный вперед» или «полный назад», «лево на борт» или «право на борт». Бомбы взрывались за кормой и у бортов, осколки свинцовым дождем стучали по мостикам, трубам и надстройкам. Идущему впереди сторожевому кораблю «Пурга» удалось сбить «юнкерс», когда он на выходе из пике потерял высоту и попал под огонь его зенитных пушек.
Прицельный огонь кораблей заставлял самолеты сворачивать с боевого курса и сбрасывать бомбы мимо цели. «Морские охотники» поставили дымовые завесы. «Юнкерсы» отбомбились и ушли, не нанеся по меркам войны серьезного урона флотилии. На «Сатурне» были ранены матрос и рулевой, в двух местах пробило рубку. На других судах имелись убитые и раненые. Прямое попадание бомбы получил буксир в непосредственной близости от Сатурна. Он загорелся, накренился и стал тонуть. Оставшиеся в живых члены команды попрыгали с бортов в холодную воду. На одной из буксируемых барж возник пожар, который вскоре удалось потушить. Несколько кораблей получили пробоины, но смогли дотянуть до берега.
Сколько ни бились фашисты, бросившие на Ладогу 1-й воздушный флот Германии, никак не могли потопить эти неказистые озерные шаланды, переименованные в канонерские лодки после установки на них 100-миллиметровых универсальных пушек; плоскодонные речные буксиры «Ижорцы», переименованные в тральщики после оснащения их тральным оборудованием и одной-двумя 45-миллимитровыми пушками; тихоходные, предназначенные для каботажного плавания транспорты с таким же небогатым вооружением на борту; два сторожевых корабля, бронекатера, «морские охотники», еще десятка два малых кораблей разных типов — вот и вся флотилия.
Была она для немцев, как русский ванька-встанька, хоть вывернись наизнанку, а все всплывают эти старые калоши, все что-то за собою тащат, словно трудолюбивые муравьи, да еще жалят так, что сами немцы несут потери. Неуклюжие, с низкими маневренными качествами в руках опытных командиров, выработавших совместную тактику ведения боя, они превратились в тот камень преткновения, который противнику никак не удавалось своротить.
Девушки, сбившись в кучку и дрожа от страха, все еще сидели в кубрике, когда к ним заглянул старшина и объявил:
— Все, девчата, отбой. Мы их прогнали. Поджарили им хвосты. А вы боялись!
Настя кинулась на палубу разыскивать Арояна.
— Вы не ранены? — был ее первый вопрос.
— Я — нет, но двое моих ребят пострадало. Не уберег я их. Проклятье! Словно нож в сердце!
Настя подошла к лежащему матросу. Товарищи находились подле раненого, но боялись его тронуть. Он часто дышал, на животе у него сквозь одежду проступало и ширилось кровавое пятно.
Настя присела рядом.
— Сейчас, миленький, сейчас доктор придет. Все будет хорошо. Главное, что не в грудь, а это ерунда, поправишься в два счета, — говорила она и гладила его по мягким русым волосам.
Это был совсем молоденький парнишка, с легким пушком над верхней губой и тонкой, уже обветренной кожей. Он с детским доверием смотрел на Настю и даже пробовал улыбаться.
— Сейчас найду твою шапку, — сказала она и бросилась искать шапку на палубе, а он, запрокинув голову, с беспокойством следил за ней глазами.
— Вот она, вот так, милый, теперь не замерзнешь. Да где же врач?! — сердито закричала она.
Военфельдшер оказывал помощь другому раненому.
Матросика перевязали, перенесли в кубрик и положили на койку.
В это время начали поднимать из воды на корабль раненых и убитых с тонущего рядом буксира. Настя никогда раньше не видела так близко смерть, столько крови, рваную изуродованную плоть. Дурнота тяжело заворочалась в груди, но Настя подавила ее злостью на саму себя: не время отдаваться собственным ощущениям, еще и на подругу прикрикнула — та стояла, зажав рот ладонью, глядя на зияющие раны расширенными глазами. Все девушки взялись помогать фельдшеру, он уже не справлялся один. Настя больше не смотрела в глаза стонущим, задыхающимся от боли молодым мужчинам, нельзя было отвлекаться, а лишь делать то, что приказывал врач.
