Игорь Матвеев - Любийца
— А вообще я хороший, — вдруг проговорил он, и я вздрогнула от неожиданности.
— Почему вы думаете, что, ну… что я думаю, будто… э?.. — начала я, запуталась — и тут же поняла, что выдала себя.
— Да, ладно, — он улыбнулся. — Я что, первый год живу? По одежке, как известно, встречают — и плохо делают. Ну, да вам простительно: вы — женщина.
— И что с того?
— Женщины, извините, как сороки: их привлекает то, что блестит. Я блистаю другим: головой. Не лысиной, до этого еще не дошло, а умом.
Это было сказано не столько хвастливо, сколько грустно. Я внимательнее взглянула на своего попутчика и решила, что определение «замызганная», пожалуй, можно заменить на «затертая», а заплаты на джинсах, учитывая современную моду, выглядят где-то даже э… гармонично. Что до цвета лица — ну, почему человек не может просто болеть?
— Ну вот, уже лучше. Впрочем, речь не обо мне, — продолжал мужчина. — О вас.
— То есть?..
— То есть речь о вас, молодой красивой женщине, попавшей мм… как говорится, в переплет. Хотите выпить?
Право слово, если странный незнакомец взялся удивлять меня — то это ему удалось. Я имею в виду не столько предложение выпить — такое в поездах случается сплошь и рядом, — сколько упоминание о переплете.
— Н-нет, спасибо.
— Ясное дело: с незнакомыми мужчинами вы не пьете. Но я уже сказал: я хороший. Так что со мной можно. Чуть-чуть. Вам не помешает, — с легким нажимом выделил он.
Мой попутчик полез под столик, вытащил оттуда дипломат с затертыми пластмассовыми боками. Щелкнул замками и извлек плоскую бутылку коньяка. Я успела заметить, что еще там лежала пара книг и листы бумаги, покрытые неровным торопливым почерком.
— Если хотите записать меня в алкоголики, будете неправы. Никак нет. Скорее, я философ-практик. Или практик-философ. Давно замечено, что когда другие средства бессильны, проблему можно снять некоторой дозой алкоголя. Временно, конечно, но иногда важна и короткая передышка. Заметьте, некоторой дозой, а не лошадиной: последнее приводит к спиванию — гм… или спитию? — индивида. Так я иду за стаканами?
Я махнула рукой.
— Замечательно, — констатировал незнакомец и, отодвинув дверь купе, исчез в коридоре.
Через несколько минут он вернулся с двумя гранеными стаканами и плиткой шоколада. Усевшись, налил в стаканы коньяк на два пальца, поломал шоколад.
— Меня зовут Глеб.
— Меня — Наташа.
— Со знакомством, Наташа.
Мы чокнулись.
Глеб развернул обертку. Я взяла кусочек шоколада.
20
После второй порции я ощутила, как по телу разливается приятное тепло. Нет, мои неприятности не растворились в алкоголе, не пропали, но они отодвинулись и как-то потеряли свою остроту, словно в видоискателе старого фотоаппарата чуть-чуть сбили резкость. А минут через десять я почувствовала, что вполне созрела, чтобы рассказать ему все. Случайный попутчик сродни священнику, готовому выслушать твою исповедь: все твои тайны уйдут вместе с ним на каком-нибудь безымянном полустанке.
И я рассказала Глебу о гибели сына, предательстве мужа, о своей неудавшейся попытке самоубийства и знакомстве с ментом. О том, как случайно нашла в гараже брелок Саньки. Как ушла от Бондарева, чтобы никогда больше не вернуться к нему. Я даже, поколебавшись, упомянула о своей беременности.
В наступившей тишине лишь тихо поскрипывали перегородки вагона. По лицу моего попутчика нельзя было понять, какое впечатление произвел на него мой рассказ. Он машинально щелкал ногтем по пустому стакану и хмурился каким-то своим мыслям. Наконец он проговорил:
— Хотите совет?
— Не знаю. Наверное.
— А зачем? Я вижу, вы все решили и сами.
Действительно, зачем мне чьи-то советы, когда я решила все окончательно и бесповоротно?
— Ну, ладно, Глеб, тогда просто скажите, что сделали бы на моем месте вы?
— Посмотрел в глаза этому Бондареву. Поговорил бы с ним…
— С человеком, который?..
Мужчина нетерпеливо перебил:
— Осужденному всегда дается последнее слово, Наташа. А он, вроде бы, и не осужден пока, да? Конечно, вы сейчас скажете, что есть и человеческий суд или суд совести или еще что, но… Знаете, если честно, мне в этой истории не все понятно. В отличие от вас, — он с легким упреком взглянул на меня.
— Мне тоже не все понятно, но я знаю главное.
— Точно знаете?
Я не ответила.
— Прислушайтесь к своему сердцу, Наташа. Прошу прощения за пафос. Вы действительно верите, что он убил?
— Я верю фактам, — твердо сказала я.
— Скорее, не фактам, а факту. Одному-единственному.
— Двум. Брелок и продажа машины.
— Ну, продажа машины может оказаться ни при чем. Если Бондарев не пользовался ею, почему он не мог продать ее после смерти отца? И вообще, мне кажется, что вы чересчур спешите обвинить человека, которого любили! Или — не любили?
Проигнорировав его вопрос, я продолжила:
— Ладно. Продажа машины — случайность. Но откуда мог оказаться в его гараже брелок?
— Мм… здесь надо думать. Он точно был ваш, ну, то есть вашего сына?
— Вы, Глеб, наверное, полагаете, что в нашей провинции налажен массовый выпуск таких сувениров, и теперь они украшают каждую вторую связку ключей! — Я с досадой посмотрела на него. — Можно предположить и другое: кто-то привез из Индии точно такой же брелок и подарил его Бондареву. Только вероятность подобного совпадения примерно такая же, ну, как… — я на секунду задумалась. — Как если бы сейчас открылась дверь нашего купе, и вошел инопланетянин!
В дверь раздался тихий стук.
— Да-да, — проговорил Глеб и шепнул: — А вдруг?..
Дверь откатилась в сторону, и тучная, предпенсионного возраста проводница скучно поинтересовалась:
— Чай будете?
— Будем? — мой попутчик вопросительно посмотрел на меня.
— Нет.
— Нет, — продублировал он, и женщина двинулась к соседнему купе.
Поезд приближался к какой-то станции. «Со-о-всем-не-та-а-к, со-о-всем-не-та-а-к», — стучали колеса, замедляя ритм. В сгущавшихся сумерках проплыли станционные постройки, показался неярко освещенный перрон. Начинал накрапывать дождь, стекло окна покрылось мелкими косыми капельками.
Вагон слегка качнуло: поезд остановился.
— Покурю на свежем воздухе, — объявил Глеб, вставая.
— Так дождь.
— Не сахарный, не растаю.
Он вышел, а я задумалась над его словами. Теперь, когда первый шок, вызванный моей находкой в гараже, прошел, я действительно могла взвесить все за и против.
Впрочем, какие там «все»? В моем случае ни одного за невиновности Бондарева у меня не было. А против — два: брелок и продажа машины. Ну, ладно, насчет продажи машины Глеб мог оказаться прав, но брелок?.. И все же он заронил в мою душу первые сомнения.
