Керстин Гир - Чистосердечно привирая
Йост настаивал на том, чтобы Тони была по крайней мере защищена финансово, на тот случай, если брак распадётся. У Юстуса были состоятельные родители, ещё до бракосочетания подарившие ему дом по случаю образования семьи. Нашему отчиму было мало закона о совместно нажитом имуществе, он лично настоял на брачном контракте, который мог подписать только идиот или очень влюблённый человек. Тот факт, что Юстус Кноблох третий, отпрыск семьи с поколениями именитых юристов, судей, адвокатов и советников (отсюда и имя), такой контракт подписал, показывало, насколько серьёзно он относился к Тони.
Для нашей матери всё это, включая свадьбу в белом, было ужасно неприятно. Неделями она бросалась исключительно фразами типа «Любви не нужны никакие контракты», но Йост оставался твёрд. Надежда на законченное образование сконцентрировалась теперь на мне и Филиппе. Он был бесконечно рад, когда я получила магистра в германистике, причём за рекордное время – восемь семестров. То, что мой испытательный срок в издательстве Фредеманна не только начался, но и успешно завершился, ввергло его почти в эйфорию. И то, что я была самой молодой, но не самой плохо оплачиваемой редакторшей в «Аннике», наполняло его ужасной гордостью. Со мной все его усилия, включая приличные налоги, принесли, наконец, свои плоды.
Моя мать, напротив, находила мои честолюбивые устремления скорее сомнительными – как и то обстоятельство, что двадцать шесть лет моей жизни прошли без наркотических эксцессов, нежелательных беременностей, мелких криминальных шалостей, пирсинга языка, анорексии и религиозного фанатизма.
– Ну да, – говорила она иногда, разглядывая меня. – Кто-то один всегда выпадает из общего ряда.
У Верены, Тони и меня был один отец – старый хиппи, который с начала восьмидесятых годов пропадал в Индии вместе со своим Харли Дэвидсоном. В последний раз я видела его в возрасте пяти лет, и единственное, что я могу вспомнить – это косички, которые нам, девчонкам, разрешалось плести в его длинной рыжей бороде. Он появлялся редко, у нас не было общего дома. Тогда мы с мамой жили попеременно то у бабушки с дедушкой, то в коммунах, преимущественно в самовольно занятых пустующих домах, и наш отец не давал ни пфеннига на наше с мамой содержание.
– Но тем не менее у него была глубокая духовная связь с вами, девочки, – охотно утверждала мать. – Он вытатуировал ваши имена на своей груди.
Тони и Верена находили очень трогательным, что где-то по миру скитается стареющий хиппи с длинными рыжими волосами и нашими именами на груди, однако я считала это просто безвкусным. Ну да ладно – в конце концов, это когда-нибудь облегчит нам идентификацию его тела.
Когда мне было пять лет и наш отец отправился в своё до настоящего времени последнее большое путешествие в Индию, мама познакомилась с Йостом Рюбенштрунком, сотрудником финансовой службы, который помог ей продраться сквозь дебри законов, после того как умерли наши бабушка с дедушкой и оставили нам, детям, домик в деревне. Мама жила тогда на социальное пособие и на деньги, зарабатываемые изготовлением серебряных украшений, которые она безо всякой лицензии продавала на пешеходной зоне. Налоги на наследство и вопрос, где их взять, поставили её перед серьёзными проблемами. Она бы охотнее всего продала домик и вместе с деньгами и детьми улизнула бы в какую-нибудь страну, «где тепло и хорошая аура».
Но Йосту удалось этому воспрепятствовать: он совершенно по-старомодному попросил маминой руки и предложил заботиться о ней и её трёх девочках, пока смерть не разлучит их. Мама, хоть она и ужасно жеманилась – как, именно ей придётся связаться с мещанским служащим, да ещё и замуж за него выйти? – в конце концов сказала «да», и у неё ни разу не было причины пожалеть о своём решении.
У Йоста был дом с садом, который по сравнению с разрушающимися квартирами в пустующих домах показался нам раем. Это было чудесно – наконец получить настоящего отца, и Йост очень заботился о нас. Он поставил в саду качели и песочницу и покупал нам нормальные игрушки, которых мы просто жаждали, а мать отвергала как «пластмассово-потребительское дерьмо». Никто не играл с нами в куклы так самозабвенно, как Йост. Я с радостью и безо всяких раздумий позволила ему удочерить меня (наш вечно пропадавший отец прислал из своего прекрасного далёка письменное согласие), а обе мои сестры противились этому только из-за фамилии.
Когда через два года после свадьбы на свет появился Филипп, Йост запланировал пристройку к дому, чтобы каждый из детей имел свою собственную комнату, а мама – студию для занятий искусством. Художница – так официально называлась мамина профессия, хотя никто, кроме Йоста, художницей её всерьёз не считал - ни профессионалы, ни дилетанты. Она вела курсы рисования и лепки в народном университете, где она работала и как преподаватель, и как модель. Вряд ли какая-нибудь татуировка столь же часто запечатлялась на рисунках учеников, как солнце у маминого пупка, на её «солнечной чакре». Какое-то время мне было ужасно неприятно, что половина народу, здоровавшегося с мамой в супермаркете, знала, как она выглядит без одежды, но со временем я к этому привыкла.
Йост всегда относился с пониманием ко всем выходкам моей матери, даже к тому её закидону пять лет назад, когда она на долгие месяцы уехала в Индию, чтобы снова обрести себя. Оттуда она привезла красивое имя Кейлашь и ворох завёрнутых идей. Йост, такой же влюблённый, как и в первые дни, стал не моргнув глазом использовать мамины выражения, он говорил «богиня», «вибрация» и «ребёнок во мне». С тех пор как он около года назад досрочно вышел на пенсию, он даже иногда вместе с мамой участвовал в семинарах типа «Энергия через стимуляцию чакр» или «Медитативный танец: путь в сокровенные глубины», и от него никогда нельзя было услышать и слова насмешки.
Но, как уже было сказано, если речь шла о нашем образовании, он энергично противостоял матери.
– Эта Хелена пускай выметается, – сказал он сейчас. – Во всяком случае, пока Филипп не сдаст экзамены.
– Ах, это разобьёт сердце бедному мальчику, – сменила тактику мама. – Он так влюблён…
– Он это переживёт. – Я нетерпеливо посмотрела на часы. Если я не потороплюсь, то упущу Бориса68. – Мне пора, компьютер ждёт.
– Что, так поздно ещё работать? – спросила мама. – Жизнь состоит совсем из других вещей, моё бедное дитя!
Только чтобы её позлить, я ответила:
– Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Спокойной ночи вам обоим!
В нашей пристройке свет нигде не горел. Но из-под двери Филиппа виднелась узкая полоска света, и я подумала, что Филипп и Хелена лежат при свечах в постели. Судя по звукам, просачивающимся из-за двери, они там не вокабулы штудировали.
