Галина Яхонтова - Сны Анастасии
В троллейбусе к ней подсел кто-то немытый, разящий прокисшим вином и столетней плесенью. Настя подняла глаза от трактата „зеленых“ братьев, так и не успев уразуметь, почему всем ныне живущим посчастливилось родиться не в одном из адских миров, и узнала знакомые черты.
Ей нежно улыбался Авдей Петропавлов, демонстрируя отсутствие нескольких передних зубов. Возможно, эта деталь призвана была подчеркнуть его нехищный характер.
— Настюха, привет!
— Привет, Авдей!
— Что читаешь? — Он старался приглядеться к тексту, и это ему удалось. — Тьфу! Гадость какая.
— Ты это о чем?
— Да о твоем чтиве. Сознание, реинкарнация, аура? Про Христа забыли, про пост и молитву, про Святую Русь!
— Тише, Авдей, на тебя оборачиваются.
— Ну и пусть! Я всему миру готов рассказать, как изгнал бесов.
— Каких бесов?
— Самых настоящих. Представляешь, они в книгах были. Вселились. Пришлось греховные сочинения сжечь.
— Какие же?
Авдей перешел на шепот:
— Коран и двухтомник Ницше. Я их порвал по листику, сложил в тазик и поджег на балконе. Соседи думали, что пожар. Хотели пожарных вызывать.
Настя едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
— Ну и как, изгнал?
— Сразу легче стало. Черные силы, они огнем разрушаются. А потом сходил к исповеди и ощутил себя новым человеком. И такие стихи записались — чистые, звонкие!
Он все же заметил ее спрятанную улыбку.
— Ты чего ж смеешься? Не богохульствуй. Сама, небось, тоже к исповеди ходишь.
— Не хожу, я святая.
— Какая ж ты святая?! Ты же в Литинституте учишься!
Этот аргумент сорвал все запоры со шлюзов ее смеха, и она залилась, как колокольчик.
— Бабы — дуры. Но ты красивая. А знаешь, давай я тебе за это свою книжку подарю. Авось просветлеешь душой.
Авдей сунул ей в руки образчик нераспроданного товара, изданного „за счет автора“, и, спохватившись, устремился к двери.
— С тобой тут чуть свою остановку не проехал! — услышала Настя его затухающий голос.
Сборник назывался „Царь-девица“. И на первой же странице Настя обнаружила строфу, проясняющую это романтическое название:
Россия кровью изошла…За что, скажите, Бога ради,Терзают русского орлаИуды, стервачи и б…
С чувством нарастающего кайфа она перешла к следующей строфе:
За что, Прибалтика, скажи,Святую Русь так ненавидишь?Замри, Эстонь! Литва, дрожи!Ты русский х… еще увидишь!
Но слово „х…“ почему-то было зачеркнуто и под ним написано слово „меч“, потом и оно зачеркнуто и вписано „танк“. Анастасия мысленно восхитилась умением Петропавлова работать над образом: „Надо же, ни единого случайного слова!“
Анастасия спускалась в метро, и бесконечный эскалатор, казалось, помогал ей погружаться в свои мысли. Но глубины души находились несравненно дальше, чем подземная станция.
Что она знала о себе? То, что с детства не воспринимала, боялась, а потом и ненавидела мужчин, которых не было в их доме?
Когда Насте исполнилось пять лет, мама принесла коробку симпатичных мармеладных медвежат. Настя сначала долго играла с ними: перекладывала их на расписном цветастом блюде, давала им имена, впрочем, сразу забываемые, поскольку медвежата были неотличимы. Но потом ей, естественно, очень захотелось ими полакомиться. И она стала спрашивать:
— Мамочка, этот мишка — мальчик или девочка?
Мама механически отвечала:
— Девочка.
И Настя откладывала мармеладку в сторону.
Но про следующего мама говорила:
— Мальчик.
И Настя отправляла его в рот.
Игра шла до тех пор, пока все медведи в конце концов не оказались „мальчиками“.
А когда ей было лет десять, они с мамой пошли смотреть сборник мультфильмов. Девочка так увлеклась зрелищем на экране, что не замечала, как мама то и дело бросает украдкой взгляд куда-то вправо… Настя не узнала собственного отца, потому что не видела его уже несколько лет. Он сидел в одном из первых рядов со своим „новым“ сыном и делал вид, что не замечает их. И ему это вполне удавалось все полтора часа. Однако дома мама не выдержала и расплакалась. Она рыдала долго, безутешно, и Настя уже сознательно возненавидела всю сильную половину рода человеческого.
В кошмарных снах ей иногда снился отец, всегда агрессивный и неряшливый, совсем не такой, как на фотографии, которую она нашла в маминых бумагах. Но никогда не снились лица дяди Васи и Отара… Только темные маски с провалами вместо глаз. Но никогда Анастасия не была одержима жаждой мести — просто чувствовала, что часть ее существа как бы ампутирована. А фантомная боль давала противоречивые ощущения.
Как-то ей попалось в руки французское издание книги Андре Бретона „Что такое сюрреализм?“ Глянцевую суперобложку украшала репродукция с картины Рене Магрита „Изнасилование“. На стертое женское лицо со слепыми сосками вместо глаз, пупком вместо носа и половыми губами вместо рта художник словно „положил“ женское тело. Изображение испугало Настю, потому что лицо, призванное быть зеркалом души, художник превратил в покорную и бездушную плоть. Он словно стремился доказать, что единственный удел женщины в этом мире — физиологический. И эта мысль оказалась вполне созвучной уже вызревшему в ней ростку неприятия того принципа, по которому построен род людской.
Наверное, уже лет в шестнадцать она была вполне готова пополнить ряды феминисток, но встреча с Ростиславом все изменила. С ним Настя смогла почувствовать себя обладательницей извечной женской силы, львицей, которой лев пробивает дорогу в джунглях. И она, возможно, осталась бы этакой носительницей вечной женственности, если бы не глубокий комплекс вины, созвучный, наверное, тому комплексу, который возникает у мужчины, не сумевшего помочь девушке преодолеть преграду на пути к „новой жизни“. В психоанализе подобных мужчин называют „травмодебютчиками“. С ней происходило диаметрально противоположное, но, как известно, крайности сходятся. Вся ее дальнейшая история — это эпизоды использования партнеров во вполне конкретных целях. Настя относилась к ним, как едва ли не к предметам, как, очевидно, сами мужчины всегда относились к женщинам.
„После акта — печаль“, — говорили древние римляне. Настя испытывала аналогичные чувства, хотя никакие признаки маскулинизации не отразились на ее внешнем облике.
И теперь, вместе с эскалаторной ступенькой погружаясь во чрево земли, она вспомнила слова Игоря: „В жизни на самом деле происходит только то, о чем потом хочется вспоминать“.
