Сара Дессен - Кто-то вроде тебя
- Все дело в руках, - сказал он как-то раз после того, как предоставил справку от врача, с подписью терапевта и собственной матери. Я все ждала, когда же он попадется, но этого никогда не происходило. У него не было и комендантского часа, а все, что я знала о его матери – это то, то она не считала какое-либо установленное время необходимым для воспитания. Я не знала также и где он жил. Мэйкон был другим, и, когда я была рядом с ним, я тоже становилась другой, и мне было легко вести себя так же бесстрашно, как и он. Он рассказывал мне о вечеринках, на которые заявлялись копы, или о дорожных происшествиях, в которые он попадал прямо посреди ночи, или о том, что иногда брал машину и ехал, куда глаза глядят, просто потому, что ему хотелось. По понедельникам он приходил в школу с совершенно безумными историями, футболками с музыкальных фестивалей, о которых я никогда не слышала, на его руках были штампики то одного клуба, то другого. Он называл имена и места, которые были мне неизвестны, но я всегда кивала, запоминая, а потом пересказывая все это Скарлетт, словно я и сама знала этих людей и была в этих местах. Что-то в нем было такое, в его легкой походке и озорной улыбке, в его секретах и загадках, что притягивало меня, и мне нравилось чувствовать себя частью его историй.
Моя подруга, конечно же, все время качала головой, слушая мои возбужденные рассказы, и улыбалась, пока я описывала ей все малейшие детали вечеринок или передавала наши волейбольные диалоги. Она сидела возле меня, не говоря ни слова, когда за ланчем я оглядывалась по сторонам, но Мэйкон никогда к нам не присоединялся. Тогда я принималась за еду, а поднимая голову, иногда натыкалась на ее грустный взгляд, словно за моей спиной вдруг материализовался Майкл Шервуд, вырвавшись из ее памяти, где она заперла и его, и воспоминания о начале лета.
Тем временем на протяжении всего сентября жизнь продолжалась. Папина программа на радио на волне Т104 подверглась тщательному анализу и поменяла формат, внезапно став Программой, Которую Можно Слушать. По утрам я слышала папин голос, доносившийся буквально из каждой машины на парковке, или у светофора, или на заправке, где мы со Скарлетт иногда останавливались по дороге в школу, чтобы наполнить бак или купить колу. Папа шутил, принимал звонки от слушателей и ставил разную музыку, которая постепенно становилась саундтреком к каждому моему движению. На стене торгового центра висел большой плакат: «Слушайте Брайана по утрам! Он лучше, чем «Wheaties»!» (* марка хлопьев в США). Папа находил это невероятно смешным, даже более забавным, чем «Район монстров», и мама только закатывала глаза, когда он в очередной раз выбирал длинный путь к нашему дому, чтобы проехать мимо этого плаката.
Я слышала его голос везде, куда бы ни пошла, словно никуда не выходила из дома. Но в том, что папа вдруг стал таким популярным, было и что-то обескураживающее.
Хуже всего было, когда он говорил обо мне. Я была на заправке, зашла перед школой, и, конечно же, у них там было включено радио – Т104. Этим утром люди звонили, чтобы поделиться своими неловкими историями и смущающими моментами. Примерно половина учеников нашей школы была тут же, все покупали сигареты, печенье или батончики – нужно же закинуться никотином или сахаром перед школой. Я стояла почти в самом начале очереди, когда вдруг услышала свое имя.
- Да, вот помню, когда моей дочери Галлея было пять, - говорил папа, - чувак, это был самый смешной момент! Мы тогда пошли в гости к соседям, и мы с супругой…
Мое лицо начало краснеть. Температура вокруг меня поднималась на десять градусов с каждым словом, сказанным им. Кассир, конечно же, отошел, чтобы поменять чек в кассе. Я застряла.
- …и мы стояли, разговаривая с кем-то из соседей, а неподалеку была большая грязная лужа – дождь шел несколько дней, и всю землю просто развезло. В общем, Галлея крикнула: «Эй, папа, смотри!», мы с супругой обернулись, и увидели, как она к нам бежит – знаете, как бегают маленькие дети, как-то криво и боком?
- Черт, - пробормотал кассир, пытаясь вставить новый чек. Касса не работала. Я попала в ад.
- И, клянусь, - продолжал папа, теперь посмеиваясь, - когда она приближалась, я подумал: «Боже, она же сейчас упадет в лужу!». Я практически уже видел, как это происходит.
За моей спиной кто-то тихонько фыркнул. Мой желудок перевернулся.
- И вот она остановилась у самого края лужи, но тут ее ноги просто заскользили, и… - папа не удержал рвущийся наружу смех, и с ним засмеялись (о господи!) сотни его слушателей, работники офисов, водители машин и люди, стоящие в очереди за мной. – Я имею в виду, она хотела остановиться, но затормозила слишком поздно, и приземлилась прямо посреди лужи. Галлея была вся в грязи, с головы до пят, и мы так старались не расхохотаться! Это была самая смешная вещь, которую я когда-либо видел, серьезно.
- С вас доллар и девять центов, - вдруг сказал кассир. Я бросила доллар и мелочь, схватила свои покупки и вылетела из магазина, стараясь не смотреть на улыбающиеся лица. Скарлетт ждала в машине.
- О боже, - сказала она, когда я села рядом, - представляю, насколько ты смущена.
- Заткнись, - отозвалась я.
Весь день мне пришлось выслушивать «смешные» шуточки от одноклассников и встреченных в коридорах школы незнакомцев, которым было известно мое имя. Мэйкон окрестил меня «Грязными брючками». Это было хуже всего.
- Извини, - сказал папа, едва ступив на порог тем же вечером. Я проигнорировала его, молча поднимаясь по лестнице. – Мне, действительно, очень жаль! Это просто вырвалось, Галлея, правда!
- Брайан, - покачала головой мама, - я думаю, тебе стоит оставить жизнь Галлея в стороне от передачи, хорошо?
Совет женщины, написавшей две книги о дочерях-подростках. Мои родители, кажется, делали все, чтобы унизить меня.
- Знаю, знаю, - ответил он, но уже улыбаясь, - просто это было так забавно, верно? – он хихикнул, затем попытался принять серьезный вид. – Разве нет?
- Не то слово, - заверила его я. – Невероятно.
Вот вам и пример, как мои родители сводили меня с ума. Впрочем, дело не только в этом радио-позоре. Просто было еще что-то, чему я не могла дать точного определения, но что заставляло меня как бы сворачиваться в клубочек и выставлять иголки, защищаясь. Дело было не в их словах или во взглядах, которыми они обменивались, когда спрашивали меня, как дела в школе, а я бормотала, что все, как обычно. Мне не хотелось разговаривать, я смотрела на окна Скарлетт и представляла, как она ужинает в одиночестве перед телевизором, и ей не нужно отвечать ни на какие вопросы. Раньше мама была бы первым человеком, которому я бы рассказала о Мэйконе Фокнере и внезапной важности физкультуры. Сейчас я смотрела на ее тонкую шею и плотно сжатые губы, слушала ее слова о том, что мне нужно делать домашнее задание, и нет, я не могу сделать его у Скарлетт, а еще я должна вымыть посуду и вынести мусор. Все это она говорила мне годами, но сейчас эти пожелания переросли во что-то другое, как будто между нами выросла какая-то стена, и разделял нас не только стол. Разговаривать и откровенничать не хотелось.
