Ирина Лобановская - Бестолковая любовь
И Сева повернулся и заторопился обратно, к станции. Мимо тех же неприветливых палаток и холодных, угрожающих взглядов исподлобья, изредка будто нацеливающихся ему в спину.
Уже возле лестницы на перрон его догнала молодая развязная цыганка. И залопотала с полоборота:
— Эй, что я тебе скажу! Молодой, красивый, и жить будешь долго!..
Сева не оглянулся, не остановился и прибавил ходу. Неинтересно слушать, что она там наплетет дальше. Но цыганка нагнала его и цепко, больно схватила за руку:
— Эй, ты чего приходил? Может, погадать тебе? Давай погадаю.
Сева руку вырвал, но притормозил.
— Гадание меня не волнует.
— А что волнует? Ты скажи. Вдруг подсоблю!
Она блеснула на солнце золотым зубом. Как они все обожают золото… И где берут его в таком количестве?..
— Я ищу одну женщину… Цыганку… Катя ее зовут…
Сева вздохнул. Катя… Кто знает, как ее зовут… И показал Катину фотографию. Единственную. Которую хранил. Случайно заснял возле телевизора.
— А зачем она тебе так нужна? — оскалилась золотозубая.
Что он мог ей объяснить?..
Сева повернулся и двинулся к лестнице.
— Здесь не ищи… — тихо сказала сзади цыганка. — И вообще тебе опасно тут шататься… Мало ли что… Ищет кто кого… Езжай по рекам. По Клязьме, по Нерли… Может, там сыщется… Я правду говорю…
Сева резко обернулся, хотел расспросить ее поподробнее, но золотозубка уже ловко и резво, проворно размахивая руками, сметая всей ширью юбки придорожную пыль, неслась к семафорящим издали палаткам.
Сева постоял, подумал и решил ее не догонять.
После загородной прогулки в табор Сева переждал лето (все сотрудники журнала разбежались отдыхать, и ему уезжать было стыдно), провел его в стихах и размышлениях, а потом довольно легко уговорил главного редактора на отпуск, хотя таковой намечался лишь в декабре. Правда, главный нередко утверждал, что отпуск — пережиток прошлого, а редакция должна быть для журналистов родным домом, а потому и относиться к ней надо соответственно.
Николай однажды скептически заметил по этому поводу:
— Логика хромает у твоего босса. В доме ты живешь один или с семьей, отделенный от других, — в этом и смысл понятия «дом». А редакция… Никакой это не дом, а барак или, в лучшем случае, общежитие.
— У меня изменились планы, — объяснил Сева начальству.
— И прекрасно, и замечательно, — весело откликнулся главный, тоже решивший изменить на время своей идее фикс насчет родного дома. И действительно, сколько можно твердить одно и то же и в это абсолютно не верить? — Гуляйте, отдыхайте себе на природе! Зачем вам зима? Куда поедете?
— На реку, — сказал Сева.
Проблем стало на одну меньше. Но и оставшиеся висели на Севиной шее мощным грузом.
Вопрос с деньгами, конечно, как всегда, решит Николай. Но маршрут? Сам поиск?
Сева сидел задумавшись за своим рабочим столом, глядя в окно. Редакция занимала полкомнатенки на первом этаже жилого дома. Во дворе вечно грузились и разгружались неповоротливые машины, привозившие в гастроном напротив продукты. И вечная ругань шоферни, въедливый запах бензина, грохот контейнеров и ящиков, хлопанье дверей — все это целый день било по нервам и заставляло сотрудников вздрагивать и выгибаться тетивой лука.
— Ты чего такой хмурый? — радостно закричал курьер Потап, вбегая в комнату.
Он всегда был весел и бодр, этот Потап, и Сева частенько завидовал его умению жить легко и не печалясь. Только иногда Потапа донимало высокое давление, и тогда, прибежав после очередной деловой поездки, он валился головой на стол и тихо лежал так минут десять.
— Таблетку дать? Врача вызвать? Мы сейчас найдем тонометр, — предлагали Потапу сердобольные редакционные дамочки.
Он осторожно мотал болевшей головой:
— Выпил уже… Сейчас полегчает. Давление скачет, как заяц при виде большой выставочной морковки… Ох и набегался сегодня… Подметку от ботинка оторвал. Туды-растуды…
Эта подметка отрывалась уже не впервые. И давление поднималось нередко. Так что все ко всему привыкли, но Потапа жалели и сокрушались над ним с такой же силой и преданностью, как в самом начале, когда примерно года полтора назад он пришел к ним на работу.
— Курьера искали? — спросил он тогда, возникнув на пороге.
Низенький, очкастенький, юркий человечек. С ходу ему давали тридцать, потом прибавляли еще пяток, на самом деле Потапу уже прилично перевалило за сорок. И его безвозрастности позавидовала бы любая дама, особенно актриса.
Потап жил с матерью в крохотной малогабаритной квартирке, заваленной книгами. Они лежали всюду — на полу, на стульях, на подоконниках. Потап коллекционировал издания Фенимора Купера и собрал довольно ценную, почти уникальную коллекцию, в которой насчитывалось немало дореволюционных книг. Деньги на книги он получал очень простым путем — сдавал квартиру матери.
— Деньги у меня есть, — признавался Потап.
Платили ему за его курьерство сначала четыре тысячи рублей в месяц, потом расщедрились до пяти.
— Мне хватает, — весело говорил Потап. — Вчера опять такенную книженцию в буке на Арбате откопал! Тыщу рублей выложил. Все везде почем! Коллекционный экземпляр!
— Ох, я балда! Ох, балда! — часто голосил он, сделав какую-нибудь ошибку по службе. — Что же это я документ забыл отвезти! Ведь рядом был. Ох, я балда!
И все опять дружно жалели Потапа, утешали, успокаивали, поили чаем и кормили обедом, и он отправлялся в новый путь-дорогу с документами.
Америка заинтересовалась коллекционером из России и все хотела пригласить его к себе вместе с его уникальными книгами, устроить выставку, написать о ней… Но она хотела это сделать довольно давно и все откладывала с года на год исполнение своего горячего, неослабевающего желания, а Потап все ждал приглашения, хотя и не очень, и уже догадывался, что вряд ли его дождется.
Интересные люди эти коллекционеры, забавные, порой думал Сева, глядя на Потапа. Всеволод видел когда-то парня, который купил где-то за сотню-другую долларов мятый и рваный пустой конверт — только из-за того, что на нем стоял очень качественный, крупный, хорошо сохранившийся штемпель «Дом ученых» с «антикварной» датой — 1967 год. Этой страсти даже можно было по-хорошему завидовать.
Дома Потап завел себе подзорную трубу на треножнике. Кто ни придет, сразу в восторге:
— О-о! Что у тебя есть!
И к трубе — смотреть.
Жаловался Потап:
— Ну, кто ни заявится в дом, все прямиком к этой трубе бросаются! Туды-растуды… Даже поговорить со мной толком не хотят.
Сева логично посоветовал:
