Соль под кожей. Том третий - Айя Субботина

Я прикусываю палец, пытаясь отделаться от следующей реплики, которую должна написать. Кажется, что сейчас в этом уже нет никакого смысла. Но я ведь пообещала себе жечь все мосты и закрыть незакрытые разговоры?

Я: Прости, что не поверила про Марину и … остальное. Она все рассказала. Выпила и у нее развязался язык.

Абонент ****7471: Проехали.

Абонент ****7471: В какой ты больнице? Тебе что-то нужно?

Я: Персики, дорогой)))

Абонент ****7471: Диктуй адрес, Валерия. Одежда? Еда? Книжки? Журналы? Ноутбук?

Я: Двухметровый плюшевый медведь?

Абонент ****7471: Просто пришли список и адрес.

Я пишу идиотскую шутку про то, что под медведем имею в виду именно медведя, а не то, что он подумал, а потом быстро удаляю. Это вот ни хрена не «сжигание мостов».

Я: Авдеев, я шучу.

Абонент ****7471: Я нет, Валерия.

Я: Обо мне есть кому позаботиться. А ты лучше побеспокойся о Марине — сейчас ты будешь очень ей нужен.

Краем уха слышу, что голос Димы в коридоре затихает.

Бросаю взгляд на телефон, чтобы спрятать его подальше, чтобы оставить себе лазейку, потом прочитать что он ответит, но ждать не приходится, потому что Авдеев отвечает сразу коротким, сухим: «Ок».

Две буквы вместо одной жирнющей точки.

После такого я не напишу ему даже если мне понадобиться что-то такое, что есть только у него.

Шутов беззвучно заходит в палату и застает меня у окна, пока я заторможено стучу уголком телефона по подоконнику.

— Все в порядке?

— Все хорошо?

Спрашиваем одновременно и обмениваемся полуулыбками.

— Ужин?

— Дима, я в порядке, правда. Мне нужно домой.

— Что случилось за этих долбанных пять минут, пока меня не было? — Его лицо закрывает непроницаемая тень. Та самая, за которой лица к лицу не разглядеть.

— За этих несколько лет, ты имеешь в виду? — Я не хочу иронизировать, а тем более не хочу ругаться, потому что максимально опустошена, но это какая-то долбанная пружина внутри. Все это время я еще держалась, не давала ей распрямиться, потому что догадывалась, какими мерзкими будут последствия. Но… «Держаться нету больше сил». — Мне нужно заниматься похоронами.

— Чьими?

— Мужа.

— Угу, — слегка задумчиво, хмурится Шутов. — И кто у нас муж… был?

— Андрей Юрьевич Завольский.

Он медленно проводит подушечкой большого пальца по нижней губе, опускает голову под таким углом, что на секунду, когда его отросшая челка падает на глаза, рваной вуалью закрывая лицо, я ловлю жесткое дежавю.

Жмурюсь, пока за веками не начинают растекаться багровые круги.

— Значит, ты все-таки не остановилась. — По его интонации не понятно — осуждение это, разочарование или просто констатация факта.

— А должна была?

— Возможно, так было бы лучше.

— Лучше для кого? Для моих родителей в могиле? Или для мерзавцев, которых почему-то до сих пор не догнали ни карма, ни бумеранг?

— Сбавь обороты, Лори. — Узнаю в его голосе знакомые тяжелые ноты. Это не угрозы, не попытки подорвать мое самообладание или как-то придавить своей маскулинностью. Это «фирменное», Шутовское, типа покачивания хвостом гремучей змеи.

— Отвези меня домой. Или я вызову водителя. Силой ты не сможешь меня здесь удержать.

— Уверена? — склоняет голову на бок.

Я уже душу дьяволу готова продать за ножницы и отрезать эту челку.

Она ему совершенно не идет.

— Предлагаешь слабой девушке помериться членами?

— У тебя нет члена, обезьянка. К счастью. — Он скалится, закатывает глаза и крестится. — Так что ты уже продула моим восемнадцати сантиметрам.

— Как не спортивно, — кривляюсь, но все равно чувствую легкий прилив румянца к щекам.

— Вот видишь — я еще трусы не снял, а ты уже в слюни. Точно хочешь попытаться помешать мне не дать тебе отсюда выйти?

— Ну-ка, ну-ка, что у нас там? — Делаю вид, что присматриваюсь. — Большой и жирный «red flag»!

— Какой, на хрен, red flag? — Непринужденно задирает толстовку, обнажая живот и низко сидящие на бедрах джинсы. — Это… эм-м-м… какая-то ноунейм хуйня.

Потом дергает за край джинсов:

— Это Levi’s.

Есть что-то гипнотическое в том, как его длинные пальцы ловко, один за другим, выуживают из петель тяжелые бронзовые «болты».

Отворачивает в сторону край джинсов — ровно столько, сколько нужно, чтобы «засветить» белую широкую резинку от боксеров со знакомым логотипом.

— А это «Armani» блин, — Он хмурится так, словно я нанесла ему непростительное оскорбление. — Засунь себе в жопу эту долбанную психологию, обезьянка.

У него роскошный «сухой» пресс — ака «гладильная доска».

Втянутый круглый пупок.

Грудь, которая расходится вверх правильным треугольником.

Едва заметная дорожка волос «стекает» вниз, как указательная стрелка.

Два маленьких шрама чуть ниже последней пары ребер — они у него были всегда, сколько его знаю. Откуда — я так и не смогла из него вытрясти. Если Шутов не хочет о чем-то говорить — он не скажет. Никогда.

Странно, я же столько раз видела его и топлес, и в плавках.

А беспомощно краснею как впервые.

Хотя, стоп.

Той темно-красной полоски, край которой торчит из-под толстовки, раньше не было.

Еще один шрам.

Свежий.

Ровно по центру груди, вдоль и вверх, но он явно больше, так что я вижу только вершину айсберга.

Дима, видимо сообразив, что к чему, быстро приводит в порядок одежду, извиняется за идиотскую шутку и за грубость.

И вот еще это — то же новое.

То, чего раньше не было.

Он на несколько секунд занервничал, прежде чем снова стать непроницаемым крутым мужиком-как-с-обложки.

Как будто я увидела то, чего видеть нельзя.

Увидела его изъян.

— Ты сделал операцию, — мои губы снова деревенеют, и на этот раз так жестко, что прямо в моменте я готова поспорить, что больше никогда не смогу ни то, что улыбаться — а даже об этом думать. — Когда?

— Мы не будем об этом говорить, Лори, — он снова предупреждающие «гремит хвостом», но на этот раз громче обычного.

— Нет, Шутов. Мы будем об этом говорить. Вот как раз об этом! — тычу пальцем в сторону его груди.

Там уже все надежно спрятано одеждой, но я все равно не могу отделаться от воспоминаний о темно-багровой полосе.

Когда я узнала о том, что его сердце не в порядке, то какое-то время для меня этот диагноз существовал примерно на уровне «нужно просто заставить его пройти терапию и все пройдет». Пока однажды мне в руки не попали его медицинские карты (шанс на это был мизерный, но так уж случилось) и я не «прозрела», насколько все серьезно.

Перед глазами проносятся все те бесконечные разы, когда я пыталась