Измена. Найти свое счастье (СИ) - Драгам Аля
— Это же церковь, — робко возражаю.
— Тем более! Церковь тоже давно прогнила. Не тому молиться надо, Лиза. Не тому, — отрезает и отворачивается от меня, высматривая номер подъезжающего автобуса.
— А кому надо? — опешив, даже не сразу понимаю, что именно мама сказала.
Она никогда не была верующей и не посещала храмы, но иногда на её подоконнике загорается свеча, и она что-то шепчет в темноту за окном. Раньше я на это внимания не обращала, а когда не стало бабушки, стала замечать.
— Я тебе позже расскажу, — внимательно посмотрев в глаза, мама даёт ответ, когда я его уже не жду. — Поторопись. Наш подошёл.
Мы втискиваемся в переполненный транспорт и теряемся, разделенные входящими и выходящими людьми.
К концу поездки мои ноги превращаются с ласты, потому что только ленивый не наступил на носки ботинок. Вот в этот момент я благодарна маме, что она настояла на чёрных сапогах и черной куртке.
Хотя мне понравились другие вещи, но спорить себе дороже, я давно это усвоила.
Просто решила, что когда-нибудь я вернусь и куплю себе ту красивую жёлтую курточку, которая висела в углу палатки.
А если не будет такой, то выберу другую, но обязательно яркую и нарядную, чтобы подошла к светлым джинсам.
Узнай кто-нибудь мои мысли, наверняка бы счёл не очень нормальной: разве может девушка девятнадцати лет мечтать о таких мелочах.
Но то, что для других кажется мелочью, для меня пока недостижимая роскошь.
В книгах и фильмах, которые тайком смотрю и читаю, показывается другая жизнь. Не всегда простая, не всегда радужная, но свободная.
Интересно, а есть у человека что-то дороже свободы?
— Что-то мне неспокойно, — за остановку от нашей мама оказывается рядом и начинает разговор будто продолжение прошлого. Хотя мы не разговаривали спокойно: она отчитывала, я выслушивала, как и всегда. — Приду, надо будет позвонить одному человеку.
Снова прячу мечты в дальний уголок души и снова же молчаливо соглашаюсь, не решаясь спросить о причинах беспокойства. Если не захочет, никакими клещами не вытащишь.
Но сегодня даже догадки строить не приходится. Всё то время, пока я занимаюсь поздним и обедом и ужином на два дня, а после уборкой, мама разговаривает по телефону.
Я тороплюсь, потому что у меня работа, и даже отчаянно желаю попросить помочь, чтобы всё успеть, но обрывки фраз, долетающие из-за неплотно закрытой двери, тормозят.
«Урод! Да как он только посмел…»
«Засужу! Все силы положу, но засужу…»
«Что предлагаете? Когда?»
Последнее произносится совершенно другим голосом. Как будто просящим или лебезящим, за что даю себе мысленную оплеуху: мама и просит? Она умеет приказывать, а если и приходится высказать действительно просьбу, то делается это таким тоном, словно ей все должны.
Это талант, наверное. И ещё, конечно, отпечаток лет, отработанных в школе: Елена Радоевна умеет себя поставить.
Посматривая на часы, ускоряюсь. Быстро-быстро перемываю посуду, засовываю мусор в пакет и со скоростью ветра собираюсь. Придётся бежать, чтобы не опоздать.
Когда натягиваю свитер, морщусь от потягивания кожи на месте ссадины. Колючая ткань царапает застывшую корочку, причиняя лёгкую боль. Скорее неприятно, чем больно, но вообще царапина и синяк напоминают мне про ужасную ночь, а также то, что в справке написана неправда.
Я хоть и отвлеклась, но где-то на задворках сознания совесть точит и точит как червяк: «Плохо поступила. Обвинила в том, чего не было».
И отмахиваться сложно: пусть Герасименко отвечает за то, что сделал. А это… Это лишнее… Неправильное…
Убедив себя пойти в деканат и рассказать, как было на самом деле, успокаиваюсь. Справку даже брать не буду в понедельник.
Становится чуть веселее, когда решение принято. Я просто не смогу… соврать… А это выглядело бы ложью…
— Мам, я ушла, — шепчу спине родительнице, поймав её отражение в зеркале, когда заглядываю в спальню.
Она показывает «класс» большим пальцем, внимательно слушая собеседника.
Хватаю мешок, набитый мусором, чтобы по дороге закинуть его в контейнер и перебираю ногами по лестнице, чтобы не ждать лифт.
Миную бдительных соседок, поздоровавшись с ними.
Обхожу неудобно припаркованный чёрный автомобиль с глухой тонировкой.
Я бы не обратила на неё никакого внимания, если бы он не стоял вплотную к пешеходной дорожке. Пришлось балансировать, спасая новые сапожки от луж.
— Чёрт, — ругаюсь, всё-таки наступив носком в грязь.
Пристраиваю мешок сбоку и наклоняюсь, чтобы стереть свежие точки. Извлекаю для этого из кармана платок и смачиваю край в луже, протирая обувь.
— Ой! — вскрикиваю от неожиданности, хватаясь за пакет в попытке удержаться и не упасть.
Но упасть мне не дают: кто-то, вцепившись в плечо, возвращает моё тело в вертикальное положение и толкает вперед. В распахнутую дверь незнакомой машины.
От испуга горло парализует, и я не могу выдавить ни звука, задевая многострадальный мусор. Он рассыпается по тротуару, а я оказываюсь в салоне автомобиля.
Вырываюсь даже тогда, когда чужие руки отпускают, захлопнув за спиной дверь. Щёлкают замки, отрезая путь к свободе.
Боюсь поднять голову, но вскидываю её в удивлении, услышав знакомый мужской голос.
Глава 17
POV Лиза Суворова.
Мои губы непроизвольно дрожат, когда я вижу в опасной близости лицо Герасименко.
Синяки и ссадины, успевшие припухнуть, выглядят устрашающе. Особенно для меня, непривыкшей к виду жестоких побоев.
Не давая мне рта раскрыть, Валентин Григорьевич суживает глаза, которые и так видно плохо под рассечённой бровью, и цедит:
— Отзови своего утырка, Суворова, иначе я вас с мамашей сгною. Думаешь, нашла себе сильного покровителя?
Я даже не понимаю, о чём он!
Из глаз непрекращающимся потоком начинают течь слёзы, а громкий мат с места водителя побуждает максимально отодвинуться от злого преподавателя.
— Валентин Григорьич, это ещё что за…?
Дверь, в которую я вжимаюсь спиной, открывается и я почти выпадаю на улицу, но оказываюсь подхвачена чужими руками. Очередной мужчина в чёрном с непроницаемым лицом-маской заботливо одёргивает мою новую куртку и вежливо советует идти по своим делам:
— Не о чем переживать, мы со всем разберемся.
Мы?
Да, «мы». С другой стороны автомобиля ещё двое таких же… в чёрном… И они о чём-то переговариваются с Герасименко.
— Всё в порядке? — всё ещё вежливо, но уже нетерпеливо интересуется тот, кто мне помог.
— Д-да, — тяну испуганно, косясь на раскиданный мусор.
— Мы всё уберём, — «успокаивают» меня, настойчиво подталкивая в спину. — Вы, наверное, спешите?
— Оч-чень сп… спешу, — глотая слёзы вместе с буквами и действительно передвигаю ноги к остановочному комплексу, теряясь в догадках: а что это было⁈
С преподавателем понятно — он обозлён, что попал в поле зрения руководства, наверное. Или кто решает такие вопросы? Мне в голову не пришло уточнить, кем работаю люди, прибежавшие после драки.
Но почему Валентин Григорьевич решил, что я кого-то просила? Разве я могла попросить? Да и кого…
Наверное, это мамины звонки. Да, точно!
Она ведь несколько часов разговаривала, и я сама слышала, как она почти умоляла собеседника. Ещё же подумала, что несвойственно ей такое поведение.
Только как преподаватель так быстро вычислил?
Голова кругом просто от смены событий. И надо же мне было прогулять те пары! Чем я только руководствовалась?
«Хорошими чаевыми», — пробивается внутренний голос, а я понуро вздыхаю.
Ими самыми. Так загорелась желанием быстрее накопить определенную сумму, что забыла обо всём на свете. Теперь расплачиваюсь за неосмотрительность.
Пока бреду до транспорта, упускаю нужный рейс.
Чтобы не задержаться, приходится бежать вперёд, огибая лужи. В новых сапожках ногам тепло и сухо, и это, наверное, единственное, что сейчас радует.
