Предатель. После развода (СИ) - Арская Арина
Сейчас он для меня не Гера, а Герман.
Но, похоже, я зря запаниковала, потому что мой бывший муж ничего не заметил в моей агрессивной реплике и не услышал “Геру”.
Либо услышал и не придал этому такое значение, которое я увидела в своей несдержанности.
— Ты права, не препятствуешь, — Герман медленно кивает. — Но да, я обеспокоен. Ситуация немного изменилась, верно?
Афинка вытаскивает ящик за ящиком. Сосредоточенно копается в них.
— Верно, — неожиданно для самой себя отвечаю честно и без резкости. — В жизни наших детей появится новая женщина, Герман. Да, я тоже обеспокоена.
Афинка выуживает из ящиков игрушечные фрукты и овощи. Аккуратно раскладывает их в сторонке и опять лезет в ящик, сдувая локон со лба. Я узнаю себя. Я так же сдуваю волосы с лица, когда они лезут в глаза.
В кармане Германа опять вибрирует телефон, и я вздыхаю:
— Да ответь ты уже, — встаю и шагаю к Афинке. — Платья твоих дочурок вот в том ящике, — сажусь рядом. — И кажется, — я подмигиваю, — там появилось парочка новых.
Глава 25. Я сама ему позвоню
— Заснула, — на кухню на цыпочках прокрадывается моя младшая сестра Анютка.
Сестра, из-за которой мои мама и папа чуть не разошлись.
Она сестра только со стороны отца, который изменил моей маме с сомнительной женщиной, и на свет появилась Анечка.
И ее пятилетнюю всучили моей маме в руки. Голодную, избитую и зашуганную девочку.
Моя мамочка, святой человек, приняла ее, как родную, полюбила и осталась с отцом.
Сейчас Ане уже девятнадцать. Красивая девушка с великими планами стать детским иллюстратором. Она уже несколько книжек для Афинки нарисовала. Одна книга — с ежиком-принцем, а вторая — с лисичкой-разбойницей.
Смотрю на Аню, которая наливает мне чай, и тяжело вздыхаю. Я ее очень люблю, и если бы не стойкость и доброта мамы, то Аня не стала бы для меня настолько родным человечком, который примчится на ночь глядя с шоколадными печеньками.
Моя мама простила отца, и наша семья выстояла, окрепла и даже сплотилась.
А я… Я бы на месте мамы все разрушила.
Тогда требовала у мамы поговорить с отцом, выслушать его, остаться с ним, а сейчас я поступаю иначе.
Но и папа вел себя по-другому.
Ведь так?
Хотя я могу судить только с позиции дочери, но я не знаю, какие разговоры и что творилось между отцом и матерью в те сутки, когда все вскрылось.
— Сама испекла, — Аня придвигает тарелку с шоколадными печеньками ко мне, — правда, вкусные, — улыбается. — Первые три партии я сожгла, а четвертая вкусная. Правда-правда.
Моя мама приняла внебрачную дочь отца. Стала для нее матерью. Не на словах. И ни разу за все эти годы она не обмолвилась о том, что Анечка ей неродная.
— Мама немного побурчала, — Аня подпирает лицо рукой, — дыма было столько, ужас… А папа съел горелые печеньки и даже не понял.
Смеюсь, а затем резко замолкаю и прижимаю ладонь к глазам, потому что могу разрыдаться.
Я уже не девочка.
Я сама мама, но ничего не понимаю в это дурацкой жизни. Сын от меня сбежал, а с бывшим мужем так и не могу спокойно поговорить о том, что он сделал мне больно.
— Давай возьмем Афинку и поедем к нам, — шепчет Аня. — Послушаешь нытье Андрея, как он устал, что ему много задают.
Андрей — наш младший брат. Почти ровесник Борьки. Разница — семь месяцев. Да, моя мама отцу еще одного ребенка после всей некрасивой истории с его изменами родила.
— Он всех достал, — Аня цыкает. — Пусть на тебя переключится. Поехали, а?
— Не могу.
— Почему?
— Потому что, — убираю руку с лица, — не могу. Это никак не решит того, что я оказалась в глубокой жопе, Анют.
— Поможет, — хмурится.
— Ой да перестань, — отмахиваюсь. — Мама и папа с разговорами, конечно, не полезут, потому что им хватило прошлого раза, когда я накричала, чтобы они не лезли.
— Кричала ты громко, да.
— Я знаю, — отворачиваюсь и скрещиваю руки на груди. — Спрашивать не будут, но в глазах я буду видеть их беспокойство, тревогу…
— Но они правда волнуются, Фис, — шепчет Аня. — Мы все волнуемся и не знаем, как помочь.
— А никак не надо мне помогать, — сглатываю ком слез, — не надо. Я сама должна все решить. Сама. Я взрослая девочка.
Поджимаю губы, потому что они начинают дрожать.
— Ну, хочешь, я останусь? — тихо предлагает Аня. — Буду вместо Борьки.
— Что? — недоуменно спрашиваю я и перевожу взгляд на сестру.
— Я тоже умею психовать, — кивает она, — разбрасывать вещи, оставлять грязные тарелки по всем углам и меня тоже надо возить в универ, как в школу. и меня тоже тяжело разбудить и, как Борька, я тоже не люблю манную кашу. Как тебе? А еще, — он охает, — тоже промахиваюсь мимо корзины белья, не закрываю зубную пасту и когда чищу зубы, заплевываю зеркало.
Мило улыбается и аккуратно складывает ручки на столе, ожидая моего ответа. Я молчу, а после короткого смешка я в голос хохочу.
— А что? — Аня фыркает. — А еще умею обувь разбрасывать в разные стороны.
— Да! Он так делает! — сквозь смех говорю я. — Один ботинок сюда полетел, другой — туда!
— Это что-то наше, — Аня улыбается, — не от Германа.
— Наше, — вздыхаю, — он на меня похож.
— И в жопу Германа, — вдруг зло заявляет Аня. — Есть другой план. Вызываем маму, оставляем ее с Афинкой, а сами тусить. Не знаю, где и как. Я же не тусовщица, но надо потусить, — выжидает несколько секунд и печально спрашивает, — опять нет?
— Не хочу, Анют.
— А чего хочешь?
Германа хочу. Хочу, чтобы он сейчас сидел передо мной и держал меня за руку, а я все эти два года убегала от него, когда он пытался коснуться меня, серьезно поговорить и все обсудить.
Чего я боялась?
Да и так понятно чего. Услышать от любимого человека то, что я не идеальная и что в чем-то у него были серьезные недовольства, которые я упрямо игнорировала. Не хочу я знать, где я лажала по мнению Германа.
Ведь тогда и я взорвусь претензиями. И будет больно, как в агонии перед смертью. Сейчас боль хроническая, и я еще верю, что смогу ее задавить. У меня ведь до Дианы почти получилось.
— Мы можем потусить и тут, — Аня пожимает плечами. — На кухне. Какие тусовщицы, такие и вечеринки, да? Я там у тебя в холодильнике видела бутылку шампанского, — хитро щурится, — давай напьемся, а потом напишем твоему бывшему, какой он козлина. Или даже позвоним! — вскидывает руку в мою сторону и грозит пальцем. — Да, позвоним! И начнем допрос, как там устроился Борька. Потребуем от отца-молодца четкий отчет. Нефиг расслабляться! И, вообще, — резко встает, — я сама ему сейчас возьму и позвоню, мудила!
— Аня...
— Вы мне надоели! — сердито отзывается она и кидается прочь из кухни. — Мама и папа тебя послушали, а я не буду!
Глава 26. Скажи!
— Назло маме решил переехать ко мне?
Папа бегло смотрит в зеркало заднего вида.
Бесит.
Не хочу ехать с ним, но и с мамой остаться сейчас стремно.
С каждым из них стремно, и с каждым новым днем становится все хуже и хуже.
Может, свалить к бабушке и дедушке?
Или уже сразу согласиться на закрытый интернат, которым меня решили напугать?
Вместе мама и папа уже не будут, и я ничего не могу поделать.
Все же на маму я злюсь больше. Папа бегал за ней, просил и требовал разговоров, а она либо кричала, чтобы он проваливал, либо уходила и запиралась от папы. Надевала наушники и включала музыку на большую громкость, чтобы не слышать, что ей говорит “проклятый кобелина”.
И она называет себя взрослой.
— Что ты молчишь?
— Хочу и молчу.
Папа вздыхает и сжимает руль крепче.
Он же должен был знать, что мама — долбанная истеричка, и понять, что шлюха на стороне выбесит ее.
— Борь, если ты решил жить со мной, то это не значит того, что я буду дуть тебе в попу, — папа сосредоточенно смотрит на дорогу, — и плясать под твои капризы.
